Приговор окончательный, сержант, исполнять.
– Есть, товарищ комиссар дивизии.
Писки и визги осужденных никто не слушал, предатель есть предатель, смерть им. Сержант со своим отделением ушли и через пятнадцать минут вернулись.
– Товарищ старший лейтенант, предатели расстреляны в лесу, в округе никого не наблюдалось.
– Сержант, пусть пленные (то есть остальные, которые не предатели) в случае боя будут помогать подносить снаряды, а там будет видно, что к чему и кто к кому.
И потом пошел наверх, в импровизированный штаб, первым делом звоню в лес, но пока Абдиев и товарищи не вернулись. А радист сует мне радиограмму:
«Шуморо фахмидем, омад»
[255]
.
Осматриваю в бинокль через амбразуру окрестности, тишина и ни черта оспасного не видать, надо вылезть наружу, на крышу ДОТа, осмотреться. Со мной ползет Полуэктов.
– Полуэктыч, ты откель такой, со старинной русской купеческой фамилией?
[256]
– С Сергиева Посада я, товарищ комиссар. И предки ни разу не купцы, ремесленники мы, пролетариат.
– Понятно, – и осматриваю окрестности, вокруг тишина, хотя нет, ого, вот тебе бабушка Юркин вечер, движется колонна. Всматриваюсь, а это абдиевцы едут, значит, все, трындюлец немецкому складу, склад кончился, и тут вдали ка-а-ак страшно бабахает. Что, Абдиев освоил производство мин замедленного действия?
Ощупываю взглядом, через бинокль, весь горизонт как заправский локатор, нет, пока тишина, что на железке, так и на шоссе, но у нас не горит, подождем твою мать
[257]
. Можно пойти потрындеть с Абдиевым, тем более колонна идет прямо к ДОТу, ну понятно, не вся. Бронированные железяки отстали и рассосались по лесу, к ДОТу едут грузовики с повозками за ними.
Выходим навстречу, машины останавливаются у главного входа, с передней колымаги спрыгивает сам Ержан и, подбегая, докладывает:
– Товарищ командир (отряда), склады взяты, два рейса вывезли в лес, закопали, замаскировали, один рейс привезли с собой. Остальные боеприпасы, в основном неподходящие нам калибры снарядов и авиабомбы, уничтожены. Для замедления подрыва использован бикфордов шнур, у нас потери двое, убиты: красноармеец Сергей Епифанов и младший сержант Ибрагим Даутов.
– А у немцев какие потери?
– Два офицера, гауптман и лейтенант, а еще полста солдатов и унтер-офицеров немисов, раненые добиты.
– У нас раненые есть?
– Да, трое; один легко и двое тяжело, один в живот, другому пулей раздробило тазобедренный сустав, всех осматривает щас санинструктор в лесу.
За это время Круминьш успел сгонять в ДОТ и выгнал оттуда свободных бойцов и освобожденных вчера пленников. С шутками и с прибаутками (а местами и матом) началась разгрузка транспорта, часть людей просто сгружала снаряды и патроны, а остальные затаскивали смертельный груз внутрь, в ДОТ. Минут двадцать совместного веселого труда, и все грузовики, виляя повозками, обратно уехали в лес. Ержан и товарищи получили полчаса на завтрак, затем им придется оборудовать позиции в предполье.
Прошло где-то полчаса, к ДОТу собрались все, кроме охраны, и начали готовить позиции, по три капонира каждому орудию (небельверферу тоже, черт с тобой, фашистская железяка), ну и каждой единице бронетехники тоже. Людей поделили по объектам, и землеройно-кротовьи работы закипели. А я лежу на высшей точке ДОТа, осматривая окрестности, пока тишина. Через примерно часик на дороге появляются грузовики: пять штук, под прикрытием ганомага. Не-а, нежирная добыча, пусть едут, не стоят они нашего напряга и безвозвратных потерь в боеприпасах, минут на 10 все (по моему приказу) притаились, остальные искусно изображают немцев, колонна протарахтела и скрылась на том берегу, скрежет лопат начался снова.
Хороша земля в Белоруссии, у меня бы дома попробовали на глинисто-каменистой почве вырыть капонир, фигвам и писец жирный, то есть полный. А тут не прошло и двух часов, как наша феерия труда закончилась, позиции готовы, броневики (экипажи, конечно) ушли за своими боевыми машинами, грузовики, конечно, останутся в лесу, на фиг нам тут они сдались, а пехота пошла в окопы, курить и отдыхать. Сидим, ждем, меня тоже угостили сигареткой, свежеотбитая, с пылу с жару, то есть только со склада боеприпасов. Пишу радиограмму:
«Анборро забт кардем, лавозимоти чангиро гирифтем, нодаркорашро таркондем»
[258]
, – и передаю бойцу, чтобы тот отнес радисту.
Сидим и тупо ждем, дорога пока пуста, первый-то вал немцев прошел, да все колонны были мелкие и не очень вкусные, теперь, видимо, не так сильно валят на нашу территорию, только поймали расслабуху, как послышался свисток паровоза, ну вот, дождались.
Всматриваюсь до боли в глазах, нет, отставить, бронепоезд едет и не с Польши, а совсем наоборот, из Белоруссии в Польшу по своим бронепоездячьим делам. Пусть катит, он нам как собаке восемнадцатая задняя нога. Опять отдыхаем, отстучали радиограмму в центр (Старыгину, конечно, не Сталину): «Хамма чо ороми, ба душман интизорем»
[259]
. Проходит полчасика, и опять паровозный гудок, всматриваюсь в оптику, ого-го, манчестер твой за суонси, да в тоттенхем, лестером вверх
[260]
, с нужной стороны идет поезд, ну добро пожаловаться, будет вам хлеб-соль (соль, правда, Бертолетова
[261]
, а хлеб Нобелев, динамит
[262]
то есть).
– Всем по местам, внимание, приготовиться. – Заняв свои позиции, все готовятся к бою, кто протирает винтовку, кто заряжает пулемет, кто проверяет прицел и т. д. – Осколочно-фугасным заряжай!
– Давай, Полуэктов, дальше сам, свои эти «квадрат надцать прицел надцать» кричи, я в них ни в зуб ногой.
Длинный грузовой состав подползает сколопендрой гитлеровски-подлой к мосту. Полуэктов что-то там командует, а пушки наведены давно, ну все фашистня, молитесь, щас вам по шесть 76-миллиметровых осколочно-фугасных круассанов будет прилетать каждые несколько секунд. Поезд вкатывается на мост, а летеха артиллерист пока молчит.
– Полуэктов, ты что, заснул?
Тот пальцем призывает меня к молчанию, и, как только паровоз выходит из-за ферм моста, Полуэктов кричит:
