– А детушки наши где? – тут же спросил Гриня.
– Так в избе. С нянькой… Ой!
Спохватившись, жена лоцмана пригласила гостей в добротный дом-пятистенок, срубленный на высокой подклети, с торчащей над крышею трубой и сверкающими в мелком оконном переплете стеклами, явно привезенными из Стокгольма.
– Здравствуйте, наше вам, Анастасия Федотовна, – галантно поклонился Михутря. – Надеюсь, мы вас не очень стесним?
– Что вы, что вы, гости дорогие, – женщина гостеприимно улыбнулась, приглашая всех в дом.
Поднявшись по крутой лестнице в жилые помещения, гости прошли через сени в горницу, обставленную точно так же, как покои какого-нибудь ливонского бюргера – владельца мануфактуры, мастера или средней руки купца.
Шкафы со стеклами, резной секретер, называемый просто «кабинет», гнутые стулья, большой овальный стол, накрытый серой полотняной скатертью. В простенках меж окнами висели картины, правда, вот художника Арцыбашев не определил – несколько похоже на «малых голландцев», но ведь их в то время еще не было.
Из соседней опочивальни показалась пожилая нянька. Поклонилась гостям да что-то зашептала хозяевам, как видно – рассказывала о детях. Те спали уже, и Григорий не стал их будить, просто зашел, посмотрел с улыбкою на кроватки.
Поднявшийся на улице ветер колотил в стекла гроздьями спелой рябины, росшей у самой стены. За окном быстро стемнело, и хозяйка зажгла свечи в высоком бронзовом канделябре, а затем быстро подала на стол ужин. Уж что нашлось – заливное, пареная с жареным луком репа, пироги самого разнообразного вида и с самой разной начинкою, вареные яйца. Ну, и ко всему – кувшинчик вина.
С ужином покончили быстро: путники с дороги устали, да и юная Анастасия Федотовна тоже хотела поскорей уединиться с мужем.
Гости заночевали прямо здесь, в горнице, у теплой, протопленной на ночь, печки. Магнус с Михутрею – на полу, на толстых, набитых соломой, матрасах, и проснулись лишь поутру, с первыми лучами солнца.
Помолились, покушали и вместе с гостеприимным хозяином отправились на торговую площадь – к купцам, где и сговорились с тверскими торговцами, те ровно через неделю как раз отправлялись в Москву. Не за так, конечно, сговорились – за деньги. Не так дорого вышло, как у ямщиков, но и те копейки, что запросили тверские, надо было еще где-то найти, заработать, или, как предложила Аграфена-Санька – «сшибить». Высказанная рыжей идея пришлась весьма по сердцу Михутре, вот только король выступил резко против – он вообще не жаловал криминальные темы.
– Что мы сюда, в Тихвин, душегубствовать прибыли? Крестов на вас нет.
– Так, а как же серебришко-то? На дорогу? – резонно возразил разбойный капитан. – Где мы его за неделю раздобудем? Только так – пошалить немножко, ага. Ну, уж сильно не будем, можно и без кровопролитства – просто подстеречь да связать.
– Ага, – Арцыбашев скептически усмехнулся. – А потом бегай по всему посаду, прячься от приказных. В Новгороде не набегались? Тем более, не забывай – в розыске мы, и у кого надо, все наши приметы имеются.
Тему неожиданно закрыла Санька. Целый день она шастала, невесть где – и явилась лишь ближе к вечеру, усталая, но довольная, с некоторой толикой медяков и двумя серебряными «новгородками».
– Украла, верно, где? – глянув на высыпанную на стол мелочь, Магнус-Леонид недобро прищурился.
Рыжая дернула плечом:
– А вот и нет! В кости выиграла.
– И что ставила? – заинтересовался Михутря. – Неужто – себя?
– Так угадал, господине! – девчонка сладко потянулась, стрельнула жемчужными глазищами по сторонам и охотно пояснила, что в кости он играла на пристани, невдалеке от какой-то корчмы или харчевни. Сама себя и поставила – «в холопы», естественно, как отрока.
– Вот один вислогубый хмырь и польстился. Агриппин его зовут, тонник монастырский.
– Монах, что ли? – ошеломленно переглянулись приятели.
Рыжая замахала руками:
– Да не монах – служка, приказчик. За дальними тонями присматривает, на Ояти-реке. Сказал, что ему помощник не помешает… ну, холоп. Ну, и сыграл. А я у него и выиграла, ага!
– Небось, смухлевала?
– Дяденька Михутря! Что ж ты меня так не любишь-то, а?
Графена обиженно поджал губы, отчего стала похожа на… на… на юную Милу Иовович, да – пожалуй, так! Арцыбашев чуть было не рассмеялся во весь голос, а потом спросил про приказчика – мол, не нужно ли его фехтованию наскоро обучить?
– Ежели б о цене договорились – за неделю б обучили бы. Верно, господин капитан? На дальних тонях мало ли что случится?
Тонями назывались специально оборудованные места для рыбной ловли – мостки, челнок, сети, прикормка, сарай для копчения и все такое прочее. Особых денег там не водилось, но рыбы иногда бывало предостаточно… Впрочем, тогда везде рыбы хватало; окуней да всяких прочих уклеек никто и не ловил – брезговали.
– А насчет денег, так у тонников они есть, я сама слышала, – неожиданно молвила дева.
Магнус насторожился:
– Что-что?
– Говорю, слышала, как они меж собой переговаривались. Не Агриппин, другие. Завтра поплывут на лодке по Тихвинке-реке, по ближним тоням – чего-то там скупать. Толи грибы сушеные, то ли мед, точно не знаю. Побаиваются, в одиночку-то. Не то чтоб серебришка у них больно много, просто ежели то, что есть, пропадет, так им вовек не расплатиться. Хоть даже и в холопы себя запродать.
– Та-ак, – выслушав девушку, задумчиво протянул Леонид. – Это ведь неплохо, господин капитан, правда? Сколько с нас запросили купцы? По дюжине новгородских денежек?
– По-моему, о московских денгах речь шла, – Михутря покусал ус и ухмыльнулся. – Все ж вполовину меньше.
И вправду, одна серебряная – размером примерно с ноготь – денежка, чеканенная в Новгороде, весила – и стоила – ровно в два раз больше такой же монетки московской чеканки. Шестьдесят восемь граммов серебра против тридцати четырех. Кстати, московский счетный рубль (монеты такой еще не было, номинал использовали виртуально – для бухгалтерии) составляли сто «новгородок», или «копеек», как их стали называть несколько позже, в начале века семнадцатого.
Дюжина «московок» составляла шесть новгородских денег, или двадцать четыре полушки, или два алтына, на что можно было купить три или четыре курицы (в зависимости от упитанности), или пять килограммов ржи. Если же посчитать то, что тверские купцы планировали взять с троих «приблуд», выходило восемнадцать «новгородок-копеек» – сумма, примерно равная месячному жалованью посадского плотника или каменщика. Ну, так ведь и до Москвы – месяц-полтора добираться. Хорошо, если заморозки по ночам будут, а если зарядят дожди? Припозднились тверские купцы-гости, что уж тут говорить.
– Думаю, если мы с приказчиков на двоих стрясем сорок пфеннингов, это будет вполне справедливо, – произнес король по-немецки. – Столько имеет за месяц приказной писарь. Заметьте – ничем не рискуя!
