– Почему – на двоих? – вскинула глаза рыжая. – Вы что, меня с собой не возьмете?
– А-а-а… ты понимаешь немецкий, девочка? – Арцыбашев удивленно моргнул. – Где выучила, как?
– От вас же и нахваталась, господа мои, – отозвалась Аграфена с видом скромницы-комсомолочки, точно знающей, что «секса у нас нет» и предполагающей, что дети заводятся от поцелуев. – Вы ж всю дорогу: то по-русски, то по-немецки… вот и я кое-что понимать стала.
– Молодец! – одобрительно кивнул Михутря. – Но тебя мы с собой не возьмем, сама понимаешь. И дело тут вовсе не в нас – в тонниках. Кому лишний рот нужен?
– Да уж понимаю, – Аграфена грустно вздохнула. – Ладно, подожду вас здесь, на посаде, мои господа.
– Не на посаде, а вот именно здесь, – твердо промолвил король. – Под зорким приглядом Анастасии Федотовны и ее досточтимого супруга. Кстати, – Магнус повернулся к разбойнику. – Пусть Григорий нас этим тонникам и представит. Агра… Саша! Ты говоришь, они с Тихвинки-реки?
* * *
На сорок «новогородок» монастырские приказчики уговорились далеко не сразу, поначалу пытаясь сбить цену «эскорта» насколько возможно низко. Так, что даже хорошо знакомый им Григорий Толмачев, не выдержав, возмутился:
– Да что ж вы такое говорите, робяты?! Вы воинских опытных людей хуже шпыней-неумех цените?
– Проверить бы ишшо надоть – что они за опытные?
Одного из тонников кликали Кондратием, второго – Федором; Кондратий был весел, высок, белоглаз, Федор же, наоборот, низенького росточка, кареглазый, с вислыми усами и узкой татарской бороденкою. Мелочный, дотошный и скучный, как засидевшийся до пенсии бухгалтер.
– А и проверяй, Федя! – махнул рукой лоцман. – Коли тебе мово слова мало.
Наемники, переглянувшись, признали требования вполне разумными и согласились кое-что показать, используя то оружие, что имелось у приказчиков в лодке. Собственно, это была не лодка, а целый баркас с опускавшейся мачтой и тремя парами весел. Почти весь баркас был заставлен пустыми бочонками, как видно, предназначавшимися для меда и всего прочего, что приказчики намеревались скупить у местных. Из оружия (если не считать топоры) на борту имелись лишь две ржавые сабли, короткое метательное копье да старая пищаль с прогоревшим фитилем и обожженным в нескольких местах прикладом. Что до приклада – так это была сущая ерунда, а вот фитиль по настоянию «кондотьеров» пришлось купить новый, да к нему еще целую портупею боеприпасов. Портупея сия именовалась берендейкою, и на ней висели дюжина мерок-зарядцев с отмеренными дозами пороха, мешочек со свинцовыми пулями, две пороховницы – малая и большая – для натруски на затравный полок, плюс ко всему еще рог с ружейным маслом и огниво.
– Ну, проверка так проверка…
Почистив пищаль, Арцыбашев, придерживая ее рукой, ловко высыпал в ствол порох из мерки, затем отправил туда же пулю и пыж – прижал шомполом, насыпал на полку затравочный порох, закрыл специальной крышкой, сдув лишние порошинки, и, наконец, вставив тлеющий фитиль в курок, выбрал цель – сухое, маячившее невдалеке, дерево…
Длинный ствол дернулся, изрыгая пламя. Громыхнуло так, что у всех заложило уши! Вырвавшаяся из пищали пуля сбила сушину напрочь, просто переломив пополам. Еще бы – свинцовый шарик как-никак весил пятьдесят граммов, да и ствол – метра полтора длиною. Что и говорить, мушкет-пищаль – орудие убойное! Правда, не попадешь ни хрена никуда, разве что вот как сейчас, с двадцати шагов – в сушину. Потому и стреляли залпами, и часто бывало, что два-три залпа решали исход боя.
– Да-а-а…
Когда едкий пороховой дым развеялся, приказчики стояли, раскрыв рты и зажав ладонями уши. Постояли, подумали… глянули на Магнуса с большим уважением и, вздохнув, все же согласились на предложенную наемниками оплату в сорок новгородских денег. Договорились!
Отчалили на следующий день, поутру. Солнце едва только поднималось, освещая вершины высоких сосен и елей. Тянувшиеся по всему берегу осунувшиеся заросли смородины перемежались вербою, ракитником, ивой. Листья на деревьях и кустах частью уже облетели, частью пожелтели и скукожились немыми предвестниками не столь уж далекой зимы. Гребцы не выглядели особенно дюжими, однако с веслами управлялись ловко, играючи, по всему чувствовалось, что это дело им насквозь привычное и родное.
Несмотря на несколько неуклюжий вид, баркас поднимался по течению достаточно ходко, да и река выглядела вполне полноводной и разлившейся, что и неудивительно – с неделю назад шли проливные дожди. Хорошо, хоть сейчас природа баловала солнышком и последним осенним теплом! Хмурые заросли елей сменялись растущими по берегам нарядными желтокрасными кленами, золотые кроны высоких лип цепляли светло-голубое, чуть тронутое белыми полупрозрачными облаками небо, словно пытаясь удержать сверкающие лучики солнца, пронзавшие палево-золотистыми копьями еще по-летнему густой подлесок.
Пахло высохшим сеном, соломою и чем-то приторно сладким – то ли прелым кипреем, то ли навозом, то ли вообще не поймешь чем. Призывно курлыкая, сбивались в стаи журавли, тянулись в дальние страны. Вот на берегу, в кустах, проскочил заяц, плеснула в омутке рыба, а впереди, на плесе, вдруг показался вышедший на водопой волк. Серо-голубая – бусая – шерсть его лоснилась, чувствовалось, что хищник был сыт и доволен. Вот только почему – один? Кого-то почуял, оставив стаю-семью в безопасном месте? Может быть, да.
– Удобное место для засады, – положив руку на эфес сабли, обернулся сидевший на носу баркаса Михутря. – Я б приготовил пищаль.
– Всегда готов, – придерживая ружье, Магнус обшаривал взглядом плесо – старую, с потянувшимися сосенками-подростками, вырубку, заросли ивы и вербы, и темневший невдалеке густой хвойный лес.
Для засады и впрямь здесь было удобно – река петляла, делала поворот, не разгонишься, да и мелковато. Один из приказчиков – Кондратий – во все глаза смотрел в воду, на покрытые зеленой ряскою камни-валуны. Зацепишь такой днищем – и сядешь, да как бы еще и не перевернуться бы!
К первой тоне приплыли уже к обеду. Весело переговариваясь, гребцы аккуратно привязали баркас к мосткам да, выбравшись на берег, к сараю, принялись разводить костерок – готовить обед, ушицу – что же еще на рыбной тоне варить-то? Сверху, с небольшого холма, где располагалось селение, углядев баркас, уже бежали люди. Первыми, конечно, мальчишки, а уж за ними поспешали все остальные – бросившие свои дела мужики да бабы. Баркас здесь, похоже, ждали, ибо бежали не с пустыми руками – кто с корзинками, кто с мешком, а кое-кто – и с деревянным ведром, полным пахучего янтарного меда.
– Здорово, дядько Федор! Дядько Кондратий, здрав будь! Как жизнь-то?
– Твоими молитвами, отроче.
– Свистульку мне привез? Обещал ведь.
– На! Держи свою свистульку.
– Ого! Спасибо, дяденька Кондратий. Вона тебе клюква – целое ведро.
Управились быстро, где-то за полчаса. Да не столь уж и многолюдной оказалась деревня, вернее, если судить по торчащей маковке церкви – село. Поговорив с мужиками о том о сем, похлебали как раз вовремя поспевшей ушицы да поплыли дальше. Вечером, вот так же покончив с делами, заночевали в каком-то большом селе, а потом еще поднялись по реке где-то верст на десять-двенадцать, до последней тони. Все быстро, споро, без происшествий… что было кондотьерам как-то не очень на руку, выходило, что они здесь вовсе и ни зачем.
