– Очень надеюсь, что не развратите молодого человека, – осуждающим тоном произнес Армас. – В его возрасте вредны все эти, как вы говорите, загулы и вкус легких денег тоже.
– Ну уж какими-какими, а легкими наши деньги не назовешь, – невесело усмехнулся я, валясь на кровать, – и Дорчжи, думаю, очень скоро поймет это.
После таких вот загулов с кутежами мне на некоторое время перестают сниться крымские сны, и в свое время я злоупотреблял этим своеобразным лекарством. Однако постоянные кутежи слишком плохо сочетаются с карьерой игрока, особенно игрока профессионального, рискующего жизнью на аренах, и мне пришлось от них отказаться. Да и кто пойдет в команду к пьянице-капитану?
После Астрахани сны отбило напрочь, причем довольно надолго, и я был этому факту весьма рад.
На следующее утро чувствовал себя куда лучше, чем должен был, и моя довольная физиономия до крайности раздражала Вахтанга, всегда мучившегося сильным похмельем, и только начавшего пожинать плоды разгульной жизни Дорчжи. Корень же привык переносить все тягости с истинным стоицизмом, хотя вряд ли знал о существовании этого течения в древней философии, равно как и о самой философии в целом. Армас же был вчера, как обычно, умерен в винопитии и похмельем не маялся вовсе – за что удостаивался столь же мрачных взглядов от Ломидзе, что и я.
Во дворе гостиницы мы встретились с графом Игнатьевым и ротмистром Обличинским. Их сопровождали несколько драгун да многочисленная посольская челядь – какие-то чиновники с перепачканными чернилами пальцами, слуги, тащащие чемоданы, кофры и саквояжи. Выделялись среди них несколько человек в статском платье и один – в военно-морском кителе.
Я подошел к Игнатьеву с Обличинским и поздоровался с ними. Просить представить меня остальным важным для этой экспедиции людям не потребовалось. Пожилой человек, говоривший с заметным немецким акцентом, в старомодном костюме, больше походившем на какой-то вицмундир, оказался астрономом Струве, отправившимся в это путешествие, по его словам, для уточнения размеров и формы Земли. Штатский, помоложе годами – примерно мой ровесник, носил короткую опрятную бороду и одевался по английской моде, что несколько странно смотрелось на фоне астраханских пейзажей. Звали его Петр Иванович Лерх, и числился он переводчиком, так как ему не было равных в знании многочисленных языков народов Востока. Флотским же, чье лицо украшали отменные бакенбарды, был лейтенант Можайский. В экспедиции он со своей командой матросов должен был организовывать переправы или движение по воде, если это понадобится.
– Ну да пока нам придется иметь дело лишь с кораблями пустыни, – усмехнулся он, пожимая мне руку. – Я настаивал, чтобы экспедиция двигалась не сушей, в обход северного берега Каспия, а пересекала его и высадилась бы в Александровском форте, но, увы, это был глас вопиющего в пустыне.
– Мы уже обсудили ваше предложение, лейтенант, – ледяным тоном бросил ему Игнатьев, наградив при этом столь же холодным взглядом, – и коллегиально пришли к отрицательному решению.
Можайский только плечами пожал. Вступать в споры с графом было делом бесполезным и, хуже того, неблагодарным.
Погрузив весь багаж экспедиции на несколько здоровенных телег, мы двинулись к северо-восточной окраине Астрахани. Графа сопровождал едва ли не весь цвет местного общества. Был тут и губернатор с семьей. Мужчины в мундирах или чиновничьих платьях, все украшены орденами и медалями, дамы – в платьях, которые тут еще считали вполне модными. Пожилой предводитель дворянства явился одетым в мундир времен едва ли не Революционных войн с семейством, не уступавшим численностью губернаторской свите. Были и еще какие-то люди помельче – прихлебатели при власть предержащих, старающиеся не отстать от своих покровителей или тех, к кому они набиваются.
Моя команда оказалась вне этого круга, чему я был только рад. Мы спокойно заскочили на телегу, покидали в нее же багаж и теперь наслаждались видами Астрахани. Хотя город, конечно, за вчера успели изучить весьма основательно, правда, лишь с определенной точки зрения.
Длинный кортеж;, сопровождаемый драгунами Обличинского и местной полицией, а также зачем-то жандармами в начищенных до блеска стальных касках, медленно катился по улицам города. Впереди в губернаторской карете ехал граф Игнатьев. Ротмистр Обличинский – верхом впереди своих драгун. Можайский, Лерх и Струве заняли места в каретах семейства предводителя дворянства. А нам и на телеге удобно было.
Интересно, что бы подумали все эти чины и их прихлебатели, узнай они, что граф Остерман-Толстой едет в телеге, как простой крестьянин? Это стало бы поводом для пересудов не на один месяц уж точно.
На окраине города уже ждал духовой оркестр, при нашем появлении начавший играть какой-то бравурный марш. Смотрелся он, к слову, достаточно комично.
Все эти бравые ребята в парадной форме со сверкающими на солнце медными инструментами, дирижер, важно машущий длинной палочкой, повернувшись к оркестру спиной, чтобы не обидеть важных господ. Тут же длинная цепочка флегматичных верблюдов, мерно что-то жующих и то и дело плюющихся, да еще норовящих попасть как раз в раздражающих их громким шумом музыкантов.
Кортеж влиятельных лиц остановился на приличном удалении от цепочки верблюдов, и, пока градоначальник с предводителем дворянства произносили длинные речи, слуги споро грузили багаж на спины животным. Было видно, что люди это сплошь опытные и отлично знающие, как правильно обращаться с флегматичными бактрианами. Быстрых же и злых одногорбых дромадеров в экспедиции не имелось – слишком уж своенравны они были.
Я понял, отчего мы начали сборы так поздно. Самую палящую жару переждали еще на окраине города под дающими тень навесами под звуки духового оркестра и велеречивые излияния местного градоначальства. Среди нас сновали шустрые ребятишки с холодными вином и водой, мы кидали им медяки и пили стакан за стаканом, понимая, что в путешествии будет введен строгий рацион и вволю уже не напьешься.
Когда солнце покраснело и начало клониться к закату, а удушающая жара потихоньку спадать, наша экспедиция покинула Астрахань. Оркестр бурно грянул бравурный марш – нам вслед дамы махали платочками, словно провожая на войну, хотя, может статься, путешествие это будет опаснее иных военных операций. Длинный караван верблюдов и лошадей двинулся в путь.
Я, Корень и Ломидзе отлично держались в седле, и нам выдали вполне сносных коней, хотя запорожца, конечно, они не устроили по всем статьям. На других рассчитывать не приходилось, надо довольствоваться теми, что получили. Корень первое время втихую клял свою послушную и спокойную кобылу, но я видел, что лошадка на самом деле его полностью устраивает. Армас уселся на тюках на спине могучего двугорбого верблюда. Дорчжи же удивил меня, отказавшись от лошади и также предпочтя ей бактриана.
– Они спокойней, – пожал плечами юноша. – Я лошадей с детства не люблю, кажется, меня одна не то лягнула, не то укусила, когда я был еще совсем маленьким, толком не помню. Поначалу боялся их, а теперь вот просто не люблю.
Мы ехали вдоль берега Каспийского моря, налетавший оттуда бриз делал путешествие даже где-то приятным. Солнце скрылось за горизонтом, и жара совсем спала. Но я знал, что комфортная температура продержится недолго, сменившись ледяным холодом пустыни. Не прошло и нескольких часов, как все начали заворачиваться в припасенные на этот случай одеяла, а ветер с Каспия казался уже вовсе не таким приятно бодрящим. Когда небо совсем почернело, и по нему рассыпались колючие звезды, Обличинский скомандовал остановку. Драгуны и слуги принялись ставить лагерь, поднимать палатки, вытаскивать походные печки. Часть народа под охраной драгун отправили собирать кизяки – именно это вонючее топливо придется нам использовать, потому что хвороста в этой местности днем с огнем не отыскать.
