Ротмистр помолчал с полминуты, переваривая сказанное мной, а после выдал:
– Иного сложно ожидать от героя Арабата. Теперь я понимаю, как вы смогли сдерживать британцев и немцев так долго. Жаль, что после не пошли по военной лестнице, Россия потеряла отличного генерала.
– Генералов у нас хватает, – усмехнулся я, – найдутся и получше моего.
– Да уж, – согласился Обличинский, – в генералах у нас уж точно недостатка нет.
Заметки на полях
Сокращение армии
Еще одним позорным условием, выставленным России странами-победителями, было сокращение армии на треть. Фактически после этого во внутренних губерниях почти не осталось войск – все они были сосредоточены на границах. Из-за этого проблемы с донскими и запорожскими казаками решить удалось далеко не сразу, и стоило это очень большой крови.
Однако самым печальным в военной реформе и сокращении армии стало то, что генералов это никоим образом не коснулось. Из армии увольняли офицеров, расформировывая целые полки, а то и распуская дивизии, но генералам, многие из которых никогда и близко не подбирались к районам боевых действий, всегда находили тепленькое местечко, часто просто выдумывая для них синекуры. В итоге, как показала ревизия, результаты которой каким-то образом просочились в газеты, расходы на армию выросли. И это притом, что общее число служивых сократилось больше чем на треть, как того требовали наши враги.
Так что в генералах недостатка русская армия уж точно не испытывала.
Амударья манила всех нас – даже верблюдов уже не надо было понукать, они почувствовали близость воды и быстрее шагали. Наутро перед последним переходом до реки лошадям раздали всю нашу воду, еще сильнее ужесточив норму для людей. Также в то утро никому не наливали вина.
Когда же Амударья появилась на горизонте, к ней рванули почти все. Погонщики буквально тащили за собой торопящихся изо всех сил верблюдов, прочая же обслуга бросилась к водной поверхности бегом. Драгуны и морская команда Можайского воцаряющемуся хаосу никак не мешали, однако и присоединяться к бегущим к воде не спешили.
Игнатьев подлетел к нам – гнев лучился в его лице. К тому же тон разговора был ледяным и спокойным.
– Что это такое? – процедил он. – Вы должны поддерживать порядок в экспедиции, Обличинский, а не манкировать обязанностями. Это уже похоже на предательство.
– Не разбрасывайтесь такими словами, граф, – отрезал ротмистр. – Не забывайте, что у меня есть шпага, и уж против меня вам точно не выставить другого бойца. Я отнюдь не пренебрегаю обязанностями, я как раз наоборот, занят делом.
– С вами я и сам сойдусь, если бросите мне вызов, – спокойно ответил Игнатьев, однако видно было, что гнев его несколько приутих. – Но, быть может, вы все же объяснитесь, ротмистр, раз уж: не изволили поставить меня в известность о своих намерениях раньше.
Вместо ответа Обличинский указал на кромку горизонта – там уже отчетливо виднелись фигурки всадников и окутывающее их облако пыли.
– Если бы мои люди находились сейчас в толпе, пытаясь хоть как-то ее организовать, эти ребята растоптали бы нас через пять минут.
Он вскинул над головой руку с зажатым в ней палашом и крикнул во всю мощь луженой глотки:
– Драгунство, стройся! Арбалеты готовь!
И вот уже от него меня и Игнатьева отрезает строй из более чем сотни всадников в зеленых мундирах. Через седло у каждого перекинут небольшой арбалет с узкими, но очень мощными плечами, снабженный специальной рукояткой и системой пружин для быстрого взвода. Опытный боец из такого делает по два-три выстрела в минуту, меткость, конечно, временами оставляет желать лучшего, но обычно этот недостаток компенсируется плотностью залпа.
Встав широким фронтом, колено к колену, всадники ждут следующей команды, и Обличинский не заставляет их медлить:
– Рысью, на шенкелях! Марш!
Приказ отдан – и теперь только от умения и выездки коня зависит плотность строя всадников. Однако ни один скакун не нарушает его, хотя все чувствуют свободу. Тремя рядами устремляются драгуны навстречу несущимся лавой разбойникам.
Те мчатся по степи, будто оживший кошмар Византии и Рима – всадники Аттилы Гунна, Бича Божьего. Развеваются грязные полы халатов и длинные лошадиные гривы. Ни о каком порядке и речи идти не может. Вскоре до нас доносятся их дикие вопли, какие на протяжении тысяч лет оглашали просторы Великой степи, предвещая смерть и разорение. Многие из всадников вскидывают луки, стреляют, казалось, целясь в небо, пускают стрелы по высокой дуге. От таких выстрелов толку почти нет – ни одна стрела не достигает цели, все вонзаются в землю далеко от копыт лошадей первых драгун. А вот ответный залп эскадрона страшен. Арбалеты бьют в лаву с удивительно большого расстояния. Длинные болты пробивают лихих разбойников, валя их с седел, поражают лошадей, и те кричат – страшно, почти как люди. За первым следует второй залп, а потом и третий, почти в упор. Он прореживает толпу бандитов, оставляя многих валяться в траве. Но для четвертого уже нет времени – и в дело идут палаши. Тяжелые драгунские палаши не чета легким разбойничьим сабелькам, они легко ломают их клинки, впиваются в тела, обагряя грязные халаты кровью, сокрушают ребра, рубят головы и конечности.
Кавалерийская рубка, быть может, самое страшное, что есть в сражении. Я ни разу не участвовал в ней, а сегодня впервые наблюдал ее с такого небольшого расстояния. И мог только радоваться тому, что от схватки меня отделяют добрых полторы версты, если не больше.
Удар драгун Обличинского опрокинул ожидавших легкой добычи разбойников. Для них привычней налететь на караван или форт, собрать кровавую жатву и ринуться прочь, пока враг не восстановил силы, чтобы нанести ответный удар. Получая же отпор, степные всадники предпочитали сразу отступать, а уж когда атаковали их самих, то вовсе бежали быстро, как могли.
Вот так случилось и сейчас – не прошло и десяти минут, как схватка закончилась. Драгуны возвращались к Амударье, ведя в поводу оставшихся без седоков лошадей.
– Похоже, драгуны Обличинского отлично справились? – заметил граф, глядя на подъезжающих всадников. За все то время, что шел бой, он не изменил позы, сидя в седле ровно, с прямой спиной.
Я счел лишним отвечать на этот явно риторический вопрос.
Обличинский не получил в бою ни одной раны, на мундире его красовались лишь темные круги пота, да шею лошади пятнали следы крови, принадлежавшей не ей.
– Враг разбит, – отрапортовал ротмистр, – потери минимальны. Теперь они не скоро сунутся к нам – мы им в этот раз крепко по зубам врезали.
– Прошу извинить, – произнес предельно ровным тоном граф Игнатьев, и сразу стало ясно, чего стоили ему эти слова, – мою резкость, допущенную по отношению к вам, ротмистр.
– Извинения приняты, – кивнул Обличинский.
Вполне удовлетворенный граф обернулся к Можайскому. Тот как раз подъехал к нам. В седле лейтенант держался не слишком хорошо, стараясь по возможности передвигаться либо пешком, либо на спине бактриана.
