– Как дела с подготовкой сплава по Амударье? – спросил у него Игнатьев.
Можайский вынул из кармана часы, щелкнул крышкой. Затем для чего-то глянул на небо, как будто так удобней ориентироваться.
– Задерживается немного, – выдал он. – Но, надеюсь, через четверть часа мы сможем отправиться вниз по реке.
– Что это за загадки вы нам тут загадываете, Можайский? – удивился Игнатьев. – Извольте доложить по форме, когда вашей командой будет организован сплав?
– Через четверть часа, ваше высокоблагородие, – выпалил, будто фельдфебель на плацу, Можайский.
Мы разбили временный лагерь на берегу Амударьи. Воды теперь вдоволь, и можно было не только пить, но даже купаться. Из палаток поставили только несколько госпитальных, где лечили раненных в недавнем бою драгун. Многочисленных же слуг отправили на поле сражения убирать трупы, чтобы не допустить распространения заразы.
Самым удивительным оказалось то, что морская команда Можайского не предпринимала ровным счетом никаких усилий для организации сплава экспедиции по Амударье. Вместе с драгунами матросы купались в реке и приводили в порядок одежду, как будто не подозревая о том, что их командир обещал нам через четверть часа организовать этот самый сплав.
Все решилось само собой куда раньше обозначенного Можайским времени. Над рекой раздался длинный гудок парохода, лишь ненамного опередивший появление самой машины. Стальной пароход с парой жутко чадящих труб и небольшими колесами. Он был похож на ходящий по Волге «Баян». Но, в отличие от него, идущий сейчас вниз по Амударье был вооружен четырьмя баллистами, по две на бортах, и катапультой на носу, что, несомненно, придавало ему внушительный вид.
– Ваше сиятельство, – обратился к Игнатьеву Можайский, указывая на подходящий в берегу пароход, – наш сплав по Амударье. Прошу любить и жаловать – стальной пароход «Перовский».
– Как он тут оказался, лейтенант? – не стал скрывать удивления граф.
– Из Хивы в Казалы я отправил верного человека с сообщением, что в скором времени экспедиции понадобится пароход для сплава по Амударье, – объяснил Можайский. – Моей команды хватит только для наведения переправы, но никак не для организации сплава, для этого у меня людей слишком мало, да и материала просто нет.
– Сообщение в Казалы вы отправили от моего имени, – тон графа стал ледяным, – но меня при этом не поставили в известность?
– Сообщение капитану Бутакову отправил от своего имени, – ответил Можайский, – потому что все касаемое дел морских относится к моей компетенции. Вас же, ваше сиятельство, в известность не поставил по той причине, что я просто делаю свою работу. Вы мне задали задачу организовать сплав, а уж средства для этого я избираю сам, не так ли?
– Иногда мне кажется, – процедил граф, глядя на ротмистра и лейтенанта, – что я тут и не начальник экспедиции вовсе. У всякого есть свои планы, и их со мной не то что не согласуют – даже делиться не изволят.
– Простите, ваше сиятельство, но не обо всем же вам докладывать, – пожал плечами Обличинский.
Игнатьев в ответ лишь махнул рукой и отъехал на некоторое расстояние, сделав вид, будто следит за тем, как причаливает пароход.
– Зря вы затеяли эту игру, – покачал головой я, проводив взглядом графа. – Вы можете нажить весьма опасного врага.
– У Игнатьева после Хивы просто нервы сдают, – ответил Обличинский. – Он, конечно, человек жесткий, но другому бы и не доверили миссию. Ему не стоит так уж закручивать гайки. В нашей экспедиции каждый отвечает за свое дело, и раньше граф не лез в чужую работу. Теперь же, когда все пошло не так, как он рассчитывал, Игнатьев пытается понять, где допустил ошибку, а потому хватается разом за все, хочет всех контролировать. Вот мы его слегка с небес на землю и опустили.
– И все же зря вы это затеяли, – снова покачал я головой.
– В сложившихся обстоятельствах так будет лучше, – отмахнулся Обличинский, и на этом наш разговор угас как-то сам собой.
Погрузка на корабль много времени не заняла – в этом сильно помогли матросы из команды Можайского. Не прошло и часа, как лошадей и верблюдов завели в объемный трюм парохода, драгун же вместе с экспедиционной обслугой разместили прямо на палубе.
Разумеется, палатки разбивать не разрешили. Не вбивать же колышки прямо в палубный настил, этого уж точно не позволит ни один капитан. Но навесы соорудить получилось приличные. От сильного дождя такие не спасут, а вот от палящего солнца они защищали неплохо. Графу Игнатьеву, офицерам, сопровождавшим экспедицию ученым и моей команде, конечно, выделили более удобные места. Каюта на «Перовском» была всего одна и досталась Игнатьеву. Остальным же пришлось довольствоваться просторными кубриками на несколько человек. Команде парохода пришлось сильно потесниться.
Когда все поднялись на борт и «Перовский» был готов отчалить, к Можайскому подошел молоденький мичман, лицо которого украшали тонкие усы. Он отдал честь старшему по званию.
– Докладывайте, Панин, – кивнул ему Можайский.
– По приказу капитана Бутакова, – отчеканил молодой мичман, – передаю вам командование над пароходом на время вашего присутствия на борту. – И снова отдал честь – четким, отточенным движением, будто на параде.
– Командование принимаю, – ответил Можайский, столь же торжественно салютуя в ответ.
Так начался наш короткий, но оказавшийся весьма насыщенным сплав вниз по Амударье.
В первую же ночь короткого путешествия произошло то, чего так опасался граф Игнатьев, – Якуб-бек умудрился сбежать. Места в кубрике главарю разбойников никто выделять не собирался, поэтому его устроили на палубе вместе с драгунами. Казалось бы, оттуда он уж точно не сбежит, окруженный врагами, связанный по рукам и ногам. Даже чтобы поесть или сходить в нужник, его не освобождали полностью, а лишь ослабляли путы. Однако, как оказалась, этого было недостаточно, чтобы остановить Якуб-бека. Утром первого дня плавания по Амударье драгуны обнаружили одного из своих задушенным, а вот Якуб-бека не нашли. По всей видимости, он дождался, когда все крепко уснут, умудрился каким-то образом, не разбудив никого, задушить драгуна, используя как удавку собственные путы, а после, разрезав их, прыгнул в воду. За шумом гребных колес, постоянно шлепающих плицами по воде, этого никто не услышал.
Игнатьев с утра был в ярости. Он замер над мертвым драгуном, как будто хотел лично еще раз прикончить его или кого-нибудь, лишь бы хоть как-то умерить свой гнев.
– Граф, – обратился он ко мне, – Якуб-бек был на вашем попечении, и он сбежал.
– Очевидный факт, – кивнул я. – Однако, заметьте, я в это время спал вместе с командой в нашем кубрике. Предлагал поселить Якуб-бека вместе с нами, но мне в этом было отказано. Не вы ли, граф, вчера весьма резко высказались по этому поводу?
Тут ему крыть было нечем. Сам высказался против того, чтобы главаря разбойников я забрал в свой кубрик. Даже непонятно почему: как мне показалось в тот момент, чтобы показать свою власть хоть в чем-то или же это была такая мелкая месть. Но в последнее я отказывался верить – слишком уж скверно выглядел в таком случае наш посланник в Бухару. А вот насчет показать власть – более реально, ведь это подтверждало слова Обличинского.
