– Хотя бы это возьми, Сигурд, упрямый ты волчий сын, – пробормотал Улаф, всучивая ярлу чуть ли не единственный годный щит, которым еще можно было задержать стрелу или меч.
Ярл кивнул, сжав обод щита, и шагнул к золотой двери.
Конечно же, она оказалась заперта. Сигурд огляделся – наверное, искал Свейна с его длинной секирой. Но тот был мертв – истек кровью, раненный в пах каким-то недоноском с жалким ножом. Свейнова секира была теперь у Улафа. Он рявкнул, чтобы все отошли, и принялся наносить удары по замку. С бороды его летели капли пота, дверь дрожала от ударов. Золотой оказалась только обивка, под нею дверь была деревянная. Она тут же пошла трещинами, в разные стороны полетели щепки, замок сломался, Сигурд пнул дверь, и та распахнулась. Оттуда сразу высунулось копье, чудом не задев ему лицо. Ярл выругался и, закрывшись щитом, протиснулся вовнутрь, за ним – Флоки и я, а за мной – Улаф, Пенда, Вардан, Хастейн и Ирса.
– Лучше бы этот Миклагард так и оставался для нас сказками, – проворчал последний, как только мы увидели греческих копьеносцев.
Они выстроились в линию, закрыв собой Арсабера, который сидел на обитом шелками троне. Шелковые занавеси колыхались на трех огромных окнах в западной стене, откуда бриз доносил шум идущего снаружи ожесточенного боя.
– Я император! – взвизгнул Арсабер. – Равный апостолам! Как вы посмели сюда ворваться?
На нем были пурпурные одежды, а от плеч тянулась золотая накидка, заканчивающаяся на поясе узлом с расшитыми жемчугом концами. Пальцы блестели драгоценными каменьями всех цветов, а бородка была закручена книзу и намаслена так сильно, что если в ней и водились блохи, то они давно передохли. А вот на голове у него ничего не было, да и не могло быть – корона миклагардских императоров лежала, надежно спрятанная, в трюме «Фьорд-Элька».
– Ты – изменник и трусливый червь. – Сигурд произнес эти слова так, будто они пропитаны ядом.
Спинку трона венчали два золотых зверя, и в отблесках свечей казалось, что их зловещие фигуры крадутся в стороны от головы Арсабера.
– Вот император Великого Града. – Ярл указал на связанного, окровавленного Никифора, на которого нацелил копье один из солдат.
Арсабера и нас разделяли всего шесть греков. Они, наверное, вовсю обливались потом и тряслись, как попавшие в силки зайцы, но у них были кольчуги и шлемы, копья и щиты.
– Прикажи им бросить оружие, если хотят остаться в живых, – велел Сигурд.
Лязг мечей и крики за окнами нарастали – «красные плащи» Никифора дрались не на жизнь, а на смерть.
Арсабер злобно глядел на Сигурда, теребя блестящую бородку.
– А я, по-твоему, кто? – спросил он, пытаясь найти выход из ямы, которую сам же себе и вырыл.
Наш предводитель хохотнул:
– Ты покойник, и место тебе – в холодной могиле.
Арсабер сверкнул глазами и крикнул что-то солдатам. Те мгновение колебались, а потом бросились на нас.
Сигурд щитом отбил греческое копье и вонзил меч в ребра его хозяину – чешуя от кольчуги полетела во все стороны. Я же поймал меч противника на свой клинок, отчего рукоять задребезжала, а потом выхватил длинный нож, но враг успел отскочить. Краем глаза я видел, как Пенда пронзил греку колено копьем, а Флоки скрещенными клинками отбил удар, который иначе раскроил бы ему череп. Ирса замахнулся мечом на моего грека, однако тот, увернувшись, подставил щит и рубанул Ирсу по лицу так, что в стороны брызнула кровь и куски черепа. Я не мог пустить в ход нож, слишком мало было места. Тогда я рукой обхватил грека за шею и, собрав все силы, принялся выжимать из него жизнь, словно воду из сырой шкуры. Исходивший от врага запах страха заполнял ноздри, комком забивался в горло, а я давил и давил, пока кости не захрустели, как хворост под ногами. Мои мышцы едва не лопались от натуги, тяжко это – прикончить сильного воина голыми руками. В конце концов грек, обмочившись, испустил дух, а я без сил откинулся на холодный каменный пол, ловя ртом воздух и чертыхаясь оттого, что мне никто не помог.
Тряся занемевшими руками и ногами, я посмотрел на возвышение, где стоял трон, и увидел, что Флоки приставил свой длинный нож к горлу Арсабера. Охранявший Никифора солдат бросил копье и, упав на колени, закричал что-то по-гречески, однако Вардан кинулся на него и изрубил мечом на куски. Потом осторожно вытащил кляп изо рта своего господина и перерезал путы. Никифор принялся растирать занемевшие руки.
– Позови остальных, Ворон. – Сигурд кивнул туда, где за обломками золотой двери стояли, сцепив щиты, уцелевшие волки, ожидая, что огонь вот-вот погаснет и на них железной стеной обрушатся греки.
Я взял у одного из трупов длинный щит и, спотыкаясь, – ноги вдруг стали тяжелыми, будто мешки с камнями, – побрел в залу, где полегло столько наших товарищей. Под куполом, словно туман над морем, висел дым. Сверху, кружась, падали кусочки обгорелой шелковой материи, похожие на черный снег. В воздухе густо пахло смертью. Кое-где еще мерцали свечи, но большая их часть пошла в костер, и теперь в зале царил полумрак. В углах гнездилась непроглядная темень.
– Рольф! Бьярни! Мы взяли Арсабера! – крикнул я, только сейчас заметив, что на полу, там, где я стою, выложено лицо человека из тысяч крохотных камешков – раньше его закрывали подушки и шелка, которые теперь превратились в тлеющие кучки пепла.
На меня смотрели угрюмые лица, все в копоти и засохшей крови, только белки глаз сверкали.
– Отходим в императорские покои и встаем в стену щитов, – сказал я Рольфу, правый глаз которого опух и кровоточил.
Датчанин кивнул и принялся отдавать приказы. Воины заворчали, не желая сдавать грекам залу. Однако медлить было нельзя – костер за спиной Рольфа догорал. Трупы причудливо изгибались в огне, почерневшая плоть трещала и пузырилась, воняло горелым мясом и раскаленным металлом. Коридор позади заполнялся солдатами, которые сливались в одну сплошную массу чешуйчатых кольчуг и красных плюмажей под лесом покачивающихся пик. Может, они ждали приказа Карбеаса, если он был еще жив, или, во много раз превосходя нас числом, все же страшились встретить отпор тех, кому ничего не осталось, кроме как сражаться до последнего. Вепрь, на которого со всех сторон наставили копья, пустит в ход клыки быстрее, чем тот, кто видит прогал в чаще. Так сказал Бьярни. Он стоял опершись на копье, его окровавленная нога была перевязана выше раны, чтобы из тела не вытекла вся кровь.
– Император жив? – спросил Эгфрит, сжав мое плечо. От монаха воняло палеными копытами – ему сожгло полбороды.
– Который? – огрызнулся я, кашляя от отвратительного сладковатого запаха горящей плоти и глядя на Кинетрит, стоявшую позади Асгота и Арнвида. На конце ее копья болталась обугленная рука, больше похожая на когтистую лапу неведомого чудовища. – Да жив он, – зыркнул я на Эгфрита. – И Арсабер тоже, если только Флоки не прирезал ублюдка.
Монах в ужасе моргнул глазами-бусинами, затем повернулся и попытался пробраться сквозь стену из щитов, но его не пустили. Тогда он побежал к концу строя мимо горящих трупов, выкрикивая что-то на греческом.
