Правда, Уиллис захватил и горелку, «чтобы жарить рыбу». Запасы пресной воды: 450 литров в запаянных бидонах. Любопытствующие зеваки, приходившие смотреть на строительство плота и подготовку к плаванию, качали головами: «Еще безумнее, чем „Кон-Тики“, ведь он будет один. Такое невозможно». Но есть люди, которых слово «невозможно» только раззадоривает.
Я беседовал со многими мореплавателями-одиночками. Могу сказать, не все они были симпатичными людьми. Эта фаланга исключительно мужественных людей насчитывает и несколько мрачных типов, мизантропов, больших или меньших ипохондриков, испытывающих затруднения в общении. Я редко встречал столь открытого, радушного и сердечного человека, как Уильям Уиллис. Никакой рисовки, никаких барьеров в общении. Этот человек ушел в плавание просто потому, что хотел испытать себя, считая свое испытание благотворным.
11 июня 1954 года законченный плот размещают на грузопассажирском судне для доставки в Кальяо (Перу). Помогая при погрузке, Уиллис бросается на форштевень буксира – он мог зацепить плот: «Я напряг все мышцы, ощущая, как они рвутся под кожей. Я зашел в каюту, чтобы осмотреть себя. Я заработал грыжу. Но решил никому не говорить об этом – ни жене, ни кому-либо другому. Ничто не должно было меня остановить».
– Я ждала его в Кальяо, – рассказывала Тедди Уиллис. – Мы провели четверо суток в гостинице. Двадцать второго июня мы спустились к завтраку, потом на несколько минут вернулись в номер. Я заставила его поклясться, что он не пойдет до Австралии, и он дал слово дойти только до Самоа. Я поверила ему и немного успокоилась. Потом мы вышли, и было два ужасных часа фотографирования и приставаний журналистов, сующих микрофоны нам под нос. Надо было произнести прощальные слова, а сцену прощания они требовали повторить несколько раз. Я едва вынесла все это, но не дрогнула. И плот удалился.
– Она нашла в себе силы улыбнуться мне, – сказал Уильям Уиллис.
Как и «Кон-Тики», плот «Семь сестричек» отбуксировали до течения Гумбольдта, за 60 миль от берега. Уиллис назвал плот в честь созвездия Плеяды. Сестрами их называли греки.
Одиночка на борту плота был не совсем одинок. Он захватил с собой двух подаренных животных: черную кошку Мики и попугая Экки. Мики то сидела на поводке, то разгуливала по бальзовым бревнам. У Экки была клетка, из которой он мог выбираться. Он с удовольствием проводил время, устроившись на мачте.
«Оснастка судна, – писал Уильям Уиллис, – может быть такой, чтобы один человек выполнял маневры с кокпита в любых обстоятельствах. На плоту все происходит иначе: я должен был быть одновременно повсюду для выполнения маневра. Все мои движения должны были быть очень точными и быстрыми».
Этот опытный мореплаватель очень быстро убедился, что плот хорошо держится на море даже при довольно сильном волнении. «Семь сестричек» поднимались на гребень и оставались устойчивыми. Вначале больше всего испытаний пришлось на долю кошки, которая вымокала под ударами волн, но она справилась и приспособилась. Уиллис захватил для нее консервы, а для попугая – початки кукурузы и бананы.
Несмотря на быстроту реакции и морской опыт, Уильям Уиллис страдал от необходимости быть сразу везде: «Я никогда не мог сосредоточиться на одной работе: нельзя было ни на секунду спускать глаз с компаса и парусов. Мне приходилось по десять раз исполнять одну и ту же простую работу и прыгать к рулю, как только плот сбивался с курса».
Конкуренты по дальним одиночным плаваниям сегодня используют автопилот, который приводится в действие пластиной, а та испытывает давление ветра. Ее можно регулировать. Так суденышко держит курс при условии, что ветер не слишком резко меняет направление. Такое приспособление нельзя применять на плоту. Он намного медленней и менее маневренный, чем судно.
Уильям Уиллис давно привык подолгу обходиться без сна. Но во время путешествия усталость несколько раз одолевала его, и он засыпал. Мы увидим, что, по другим причинам, ему трижды приходилось бросать руль, позволяя плоту двигаться по воле волн. Но все остальное время он по-настоящему не спал и, как только ветер крепчал, опять становился рабом руля в нескольких метрах от каюты-убежища. Чем хуже была погода, тем больше ему приходилось оставаться на своем посту. Состояние бодрствования, короткие провалы в сон и внезапные пробуждения – таким было его времяпреровождение.
«Мне хотелось испытать ужасы одиночества». Произнесите эти слова – и ваше желание исполнится. Все предметы на плоту, казалось, поняли, что должны усугубить это одиночество. То, что горелка не желала зажигаться, было пустяком, а вот поломка хронометра была серьезной проблемой. У Уиллиса остались только карманные часы, вполне пригодные для повседневной жизни, но слишком грубые для расчета долготы. Сожалею, что не спросил у этого моряка, который вроде плавал в качестве палубного матроса, где и как он обучился навигационным расчетам. Последовательные координаты, приведенные им в своем рассказе (их можно проверить по карте), показывают, что маршрут выдерживался довольно точно. Я даже спросил его, не запрашивал ли он о своем местонахождении по радио. Тедди Уиллис пожала плечами, услышав мой вопрос:
– Его радио, видели бы вы его! Передатчик был без батареи, питался от маленькой динамо-машины. Одной рукой надо было крутить ручку, а другой работать с ключом. Аппарат мог принимать, но только на частоте пять килогерц. Билл ни разу не принял ни одного сообщения, а те, которые передавал или думал, что передает, были приняты один раз на подходе к Самоа.
– Такого я не хотел. Я надеялся, что Тедди изредка будет получать новости от меня.
14 июля. Уильям Уиллис вскоре минует Галапагосские острова и встанет под пассат. «Я держал руки на руле и не отпускал его, наблюдал за ветрами, облаками, волнами, за их формой и направлением. Я изучал их, используя все знания, которыми обладал. Ощущение ветра на лице указывало на погоду. Ветер был моим евангелием, облака и море сулили то улыбку, то гнев судьбы».
Заходящее солнце опускалось за громадные валы и окрашивало в красный цвет западный склон каждой волны. Другая сторона была темной, почти черной. И наступала ночь, которая любому, кто не спит на море или на суше, кажется очень долгой. Уильям Уиллис не жаловался, иногда пел, иногда мысленно беседовал со старыми друзьями: «Уиллис, что ты делаешь на этих бревнах и в полном одиночестве?» – «Не ради того, чтобы удивить вас, друзья. Я ушел в плавание благодаря знаниям, полученным от вас, старые радиолюбители. Эта одиссея всего лишь продолжение вашей работы».
Каждое утро завтрак из каменного века: столовая ложка муки, разведенная в чашке, где холодной воды ровно столько, чтобы получилась густая кашица. Уиллис снова ел ее в течение дня, чаще или реже, в зависимости от обстоятельств. Сахар-сырец он жевал в трудные периоды или борясь со сном. Кошка и попугай были не единственными его спутниками. Был еще Длинный Том.
Длинный Том, трехметровая акула, коричневая, с белой полосой на плавниках. Прекрасный образец своего вида. Акулы иногда кружили вокруг плота, потом удалялись. Том не покидал своего поста. «Вначале его присутствие беспокоило меня, потом я привык. Я считал, что, если упаду с плота, он схватит меня прежде, чем я успею взобраться обратно».
