Море свирепеет, плот прекрасно взбирается на волны, такелаж выдерживает напор. На заре Уиллис видит волны, несущиеся под светлым небом. Высокие, как горы, вы так их ощущаете в эти мгновения. Время от времени Уиллис сует в рот горсть сахара-сырца и чувствует под костлявой рукой исхудавшее лицо. «От меня остались лишь кожа да кости. Это хорошо, убеждал я сам себя, я избавляюсь от плоти, от плоти прошлых лет, полумертвой и готовой обратиться в прах. Начни все снова, сотвори себе новое тело, девственную плоть, свежую кровь, это будут плоть и кровь путешественника».
Так продолжается трое суток – живая статуя у руля, питающаяся крупинками сахара, утоляющая жажду дождевыми каплями. Невероятный душевный подъем подавляет усталость. Когда встает солнце, буря становится сильнее, но море уже не темное и непроницаемое, плот скользит вверх и вниз по хрустальным волнам. И в этой прозрачности Уиллис замечает совсем рядом, а иногда над собой ужасные морды акул. Акулы взлетают вверх и падают вниз, равнодушные и, быть может, по-братски близкие в этом космическом вихре, пьянящем человеческое существо, отчаянно влюбленное в море.
5 сентября. Синий океан успокоился, едва поднимает и опускает плот, на котором у руля сидит человек и шьет, напевая. Уильям Уиллис чинит порванный грот, приводя в порядок такелаж. Он поет, зная, что пересек меридиан острова Рароиа (архипелаг Туамоту), а значит, уже побил рекорд «Кон-Тики», пройдя это расстояние на двадцать восемь суток быстрее. Он отправился в плавание не ради этого рекорда, но он его побил, будучи на плоту в полном одиночестве. И плавание продолжается.
– Девятого сентября вы упали с мачты, пытаясь высвободить снасть, застрявшую в блоке.
– Я упал с высоты всего трех метров, но ударился головой. Я потерял сознание, пришел в себя только ночью, опять потерял сознание и очнулся лицом к солнцу. Я был в ярости, ибо потерял целые сутки, а ведь был еще в тысяча шестистах милях от места назначения.
1600 миль, около 3 тысяч километров. Уильяму Уиллису понадобилось более трех месяцев, чтобы покрыть это расстояние, питаясь летучими рыбами и рыбами, пойманными на удочку, и пресловутой мачикой, позволяя себе иногда горсть сахара-сырца. Пил морскую воду и изредка с наслаждением воду дождевую, собранную в брезент. Но без морской воды он умер бы от жажды.
Хорошая, не столь хорошая и плохая погода сменяли друг друга, но в своем повествовании Уильям Уиллис почти не упоминает о бурях, словно ярость моря ничего не могла поделать с этим отощавшим, выдубленным солнцем, пропитанным солью телом, с его стальными мускулами, с его неукротимой волей: «Подчиняясь всем капризам моря, благожелательного или нет, я жил в полном единении с природой, ведя нормальную жизнь человека, жизнь, которая беспрестанно творит форму и радость существования». Действительно ли это нормальное существование? Не подумают ли боги, что этот одиночка слишком счастлив и в его душе начинает зарождаться гордыня? Быть может.
2 октября. Палящее солнце, полный штиль. «Семь сестричек» плывут по пустынному океану, да и сам потрепанный плот выглядит пустыней, если не считать неподвижного попугая в клетке, прикрепленной к мачте, да черной кошки, укрывшейся в крохотной тени каюты. У руля никого. Можно подумать, что душа Уильяма Уиллиса вертикально взмывает в синие высоты над океаном, а его тело, разодранное в куски, плывет в синих и спокойных водах, попав в желудки акул. Но нет. Одиночка жив, но впервые после отплытия укрылся в каюте. Он сидит неподвижно, закрыв все щели, через которые может проникнуть лучик солнца. Уильям Уиллис ослеп.
Накануне, 1 октября, замерив меридиональную высоту солнца, он потерял восемьдесят процентов зрения. А через некоторое время полностью ослеп. Пока было милостиво небо, он спустил все паруса, насыпал корма в клетку попугая, положил кусок рыбы рядом с кошкой, потом забрался в каюту и закрылся в ней.
– Глаза устали от соли, солнца и постоянного недосыпания. Они не выдержали и усталости при наблюдениях с помощью секстанта. Несколькими годами ранее у меня возникали проблемы с глазами из-за взрыва на борту грузового судна. Вернувшись в Нью-Йорк, я выслушал прогноз врача: «Возможна слепота обоих глаз». Но через несколько недель я выздоровел. На борту «Семи сестричек» я тоже надеялся на выздоровление. Проведя несколько суток в полной темноте, я думал восстановить зрение. Слепота особо не беспокоила меня, поскольку я знал, что море передо мной свободно. Даже слепой, я мог бы пристать к берегу.
– Вы действительно так думали?
Я заметил в глазах Уиллиса удивление от этого «действительно». Мне ответила Тедди:
– Поверьте, он так и думал. Своего рода безумие. Но и в этот раз он оказался прав.
Зрение вернулось к Уиллису 8 октября, а через трое суток на горизонте возник островок Тау (архипелаг Самоа). Тогда одиночка и послал единственное сообщение, принятое на земле: «Плот 7H TAS в 25 милях от Тау. Прошу помощи для подхода к суше. Стоп. На борту все хорошо. Подпись: Уиллис».
Следующий день, 12 октября, – это дата прибытия Колумба на американский островок, названный им Сан-Сальвадор. Счастливое предзнаменование для мореплавателя. Но земля отказывается принимать человека, который слишком долго обходился без нее. Остров Тау окружен коралловыми рифами, похожими на сплошную стену, о которую, пенясь, разбиваются океанские волны. Невозможно подойти к островку, несмотря на двенадцать часов маневров. После Тау он пытался причалить еще к одному острову, потом к другому.
Спасение в который раз пришло с моря в виде американского сторожевика, поймавшего радиосообщение и принявшегося искать плот среди островов. Он по радио передает на землю, что нашел плот, и буксирует «Семь сестричек» в порт Паго-Паго, проход в который пройден 15 октября 1954 года в половине второго ночи. На пристани в свете прожекторов застыла толпа безмолвных туземцев. Они, с цветами в руках, ждут победителя Тихого океана.
«Эмоции переполняли их и меня, словно подымаясь до темных гор, ставших как бы рамкой церемонии. Я онемел, меня почти парализовало, я замер в тишине, которую ничто не нарушало. Я низко склонил голову в знак уважения к людям, оказавшим мне такой прием. Плот вошел в освещенную зону и пристал к берегу».
Через несколько дней, сидя в самолете, направлявшемся в Нью-Йорк, Тедди рыдала, крепко обнимая мужа:
– Ожидание было ужасным. В следующий раз я буду сопровождать тебя.
– Ты считала меня погибшим? – спросил Билл.
– Нет, ты просил меня не беспокоиться. Но другие говорили, что ты мертв.
Тедди, храбро улыбаясь, рассказывала мне об этих ужасных мгновениях.
– Но все закончилось для вас отлично, – сказал я. – Вы стали известными людьми, вас фотографируют, берут у вас интервью, приглашают в гости.
– Это все пустое. Чтобы стоять на авансцене, надо этого хотеть.
– Ваш муж опубликовал книгу, это же настоящий бестселлер.
– Нет, не бестселлер. Он прошел этот путь после Хейердала. К тому же Билл не занимался исследованиями.
