– Чего мне бояться, кроме голодной смерти?
Хуан-Томас медленно покачал головой.
– Голодной смерти следует бояться каждому. Допустим, ты прав. Допустим, твоя жемчужина действительно стоит больших денег. Думаешь, на этом все закончится?
– Что ты имеешь в виду? – спросил Кино.
– Сам не уверен, но мне за тебя страшно. Ты идешь по неизведанной земле, не зная дороги.
– Я все равно пойду, и скоро.
– Да, – согласился Хуан-Томас. – Идти надо. Хотя сомневаюсь, что в столице тебя ждет что-то другое. Здесь у тебя есть друзья, есть я, твой брат. Там не будет никого.
– Что еще мне остается?! – воскликнул Кино. – Против моей семьи замышляют недоброе. Надежда моего сына на лучшую жизнь – вот на что они покусились. Но друзья меня защитят.
– Если это не причинит им неудобств и не подвергнет опасности. – Хуан-Томас поднялся, готовясь уйти. – С Богом.
– С Богом. – Кино даже не поднял глаз, таким непонятным холодом повеяло от этих слов.
Хуан-Томас ушел, а Кино еще долго сидел на циновке, погруженный в раздумья. Его окутало безразличие и какая-то серая безнадежность. Казалось, все пути перекрыты; в голове звучала только темная музыка врага. Чувства болезненно обострились, а ум вновь обрел глубокое соучастие со всем мирозданием – дар, полученный от предков. Слух Кино улавливал малейший звук близкой ночи: сонные жалобы устраивающихся на ночлег птиц, любовные стенания кошек, шелест волн по песчаному берегу, монотонный звон дали. Кино чувствовал резкую вонь обнажившихся при отливе бурых водорослей. В слабом свете огня узор плетеной циновки плясал перед его одурманенным взором.
Хуана с беспокойством смотрела на мужа. Она знала его и знала, что лучше всего просто молчать и быть рядом. Хуана словно тоже слышала музыку врага и боролась с ней, негромко напевая песню семьи – песню о надежности, теплоте и важности семьи. Она держала на руках Койотито и пела ему, чтобы отогнать зло. Ее голос смело бросал вызов темной музыке врага.
Кино не двигался и не просил подать ужин. Хуана знала: муж сам попросит, когда придет время. Взгляд у него был затуманенный. Он чувствовал, что снаружи притаилось и караулит зло. Что-то темное рыскало вокруг хижины, терпеливо поджидая, когда он выйдет в ночь. Сумрачное и страшное, оно грозило, звало, бросало вызов. Кино сунул руку под рубашку и нащупал нож. С широко раскрытыми глазами он встал и подошел к двери.
Одной силой своей воли Хуана попробовала его остановить. Она предостерегающе подняла руку, а рот у нее приоткрылся от страха. С минуту Кино вглядывался в темноту и наконец шагнул за дверь. Снаружи долетел неясный шорох, шум возни и звук удара. На миг Хуана застыла от ужаса. Затем зубы у нее оскалились, точно у кошки. Она положила Койотито на пол, схватила у очага камень и выбежала наружу, но все уже кончилось: Кино лежал на земле, пытаясь подняться. Вокруг – никого. Только густились тени, шуршали волны и звенела даль. Однако зло было повсюду: пряталось за плетнем, караулило в тени дома, кружило в воздухе.
Хуана выпустила камень из рук, помогла Кино подняться и отвела в хижину. Из-под волос у него сочилась кровь; на щеке, от уха до подбородка, тянулся глубокий кровавый порез. Кино шел как в полуобмороке. Голова у него моталась из стороны в сторону, рубашка была разодрана, одежда в беспорядке. Хуана усадила мужа на циновку и подолом собственной юбки отерла кровь с его лица. Она принесла кувшинчик с пульке, но, даже выпив спиртного, Кино по-прежнему тряс головой, чтобы разогнать сгустившуюся тьму.
– Кто? – спросила Хуана.
– Не знаю, – ответил он. – Не разглядел.
Хуана принесла глиняный горшок с водой и промыла порез у него на щеке, а он все сидел, оцепенело глядя прямо перед собой.
– Кино, муж мой! – воскликнула Хуана, но он продолжал смотреть куда-то сквозь нее. – Кино, ты меня слышишь?
– Я тебя слышу, – глухо ответил он.
– Кино, эта жемчужина – зло! Давай покончим с ней, пока она не покончила с нами. Раздробим камнем, выбросим в море, где ей самое место. Кино, она нас погубит, она нас погубит!
В глазах Кино вновь зажегся огонь, и они свирепо засверкали. Мускулы напряглись, воля окрепла.
– Нет, – отрезал он. – Я буду бороться. Я ее одолею. Мы свое получим.
Кино стукнул кулаком по циновке.
– Никто не отберет у нас нашу удачу!
Потом взгляд его смягчился, и он бережно дотронулся до плеча Хуаны.
– Верь мне, – сказал он. – Я мужчина.
Глаза его заговорщицки блеснули.
– Утром мы с тобой возьмем каноэ и отправимся в столицу – через море, через горы. Я не позволю, чтобы нас обманывали. Я мужчина.
– Кино, – хрипло проговорила Хуана. – Мне страшно. Даже мужчину можно убить. Прошу, давай выбросим жемчужину обратно в море.
– Молчи! – прикрикнул он. – Молчи. Я мужчина.
Хуана замолчала, потому что прозвучало это как приказ.
– Нужно немного поспать, – снова заговорил Кино. – Тронемся мы чуть свет. Ты ведь не боишься ехать со мной?
– Нет, муж мой.
Кино дотронулся до ее щеки. Взгляд его сделался теплым и ласковым.
– Нужно немного поспать, – повторил он.
V
Поздний месяц взошел прежде, чем прокричал первый петух. Кино почувствовал подле себя какое-то движение и поднял веки, но не пошевелился – только глаза его впились в темноту. В бледном свете месяца, что украдкой заглядывал сквозь плетеные стены, он увидел, как бесшумно встала с циновки Хуана. Она приблизилась к очагу и отодвинула камень – так осторожно, что Кино различил только едва уловимый шорох. Затем, словно тень, Хуана скользнула к двери, на миг застыла рядом с ящиком, где спал Койотито. Потом на фоне дверного проема мелькнул ее черный силуэт, и она исчезла.
Кино захлестнула ярость. Двигаясь так же бесшумно, как Хуана, он выскользнул из дома и услышал звук торопливых шагов, направляющихся в сторону моря. Кино тихо крался за ней по пятам. Мозг его был докрасна раскален от гнева. Хуана выбралась из зарослей кустарника и теперь спешила к воде, спотыкаясь о камни. Внезапно она услышала, что ее преследуют, и бросилась бежать. Хуана размахнулась, но тут Кино налетел на нее, схватил за руку и вырвал из пальцев жемчужину. Кино ударил жену кулаком в лицо, а когда она упала, пнул в бок. В тусклом свете Кино видел, как набегают на тело Хуаны легкие волны, как ее юбка то надувается, то опадает и липнет к ногам.
Кино оскалил зубы и зашипел, как змея, а Хуана лишь смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых не было страха, – смотрела, точно овца на мясника. Хуана знала, что сейчас он способен на убийство. Она приняла это и не стала бы ни сопротивляться, ни даже роптать.
Внезапно ярость оставила Кино – ей на смену пришло брезгливое отвращение. Он отвернулся и зашагал прочь – вверх по берегу, через заросли кустарника. От гнева чувства его притупились.
