Под набережной валялась вторая шлепка.
Поэтому Лиза поняла, что Кит не в море.
Она стала искать следы на пляже, ничего не нашла, все было истоптано загорающими, – а к вечеру сообразила, сама себе кивнула и принесла на берег старого кота.
Мур дико испугался шумного моря, вздыбил шерсть на бегущую мимо собачку, но хозяйка взяла его на руки и до ночи ходила с ним вдоль пляжа и у домов, успокаивая серенького.
Вблизи лодочной станции кот стал вырываться, прыгнул наземь и начал орать у какой-то железной дверки.
Мало того, он лег и лапой стал поддевать дверку – он делал так обычно, просясь к Киту.
Дверь открыли новые спасатели, проникли в подвал, вызвали «скорую», вытащили умирающего, мать сидела в больнице у сына неделю, причем Кит в бреду упоминал какой-то луч в море и рыб, приплывших на этот луч.
– Зачем, зачем я, – говорил он.
Спустя неделю она перевезла его домой, и там, в дальней комнатушке, она стала выпаивать Кита отварами трав и молоком, а напротив их калитки уже вовсю ворочался подъемный кран – там строили еще и гараж в добавление к трехэтажному дому из дикого камня, который возник буквально за одну ночь.
Однажды на рассвете, когда Кит стал выздоравливать и открыл глаза, он встал, вышел на крылечко и увидел этот дом, огромный, как грозовая туча, – уже с окнами и дверями, даже с занавесками. И на третьем этаже, в крайнем окне, светилась лампа.
Притянутый непонятной силой, Кит подошел поближе и стал глядеть наверх.
Там, за приоткрытым окном, на стене, был виден портрет молодой женщины.
Это лицо Кит уже видел дважды в своей жизни – в те ночи, когда луч играл свою непонятную игру с горами и волнами, пытаясь погубить девушку.
На стене висел именно ее портрет.
Но это было не совсем то же лицо – как будто бы лет на пять постарше.
На портрете молодая женщина сидела в окне, положив свою белую руку на подоконник.
Кит вернулся к себе, а мать уже знала, что он выздоровел, и молилась перед иконой.
Потом она зашла к нему и рассказала, что ей удалось устроиться в построенный напротив дом убирать, платить будут хорошо. Хозяйка оказалась женщиной порядочной, даже интересовалась здоровьем Кита, откуда-то узнав его имя. Даже дала ей коробку витаминов для него.
(Лиза сходила и закопала эти витамины на местном кладбище, неизвестно почему. То есть она думала, что в любом другом месте вдруг да кто-то лет сто спустя начнет копать колодец или что-то сажать – а на кладбище и так уже все умершие, и яд им не повредит. Со времен землетрясения Лиза хорошо предчувствовала последствия тех или иных человеческих действий. Кроме того, Лиза просто была очень умная, она уже убирала в доме и видела на третьем этаже больную девочку – эти же витамины стояли на ее столике.)
В следующий раз, придя убирать к больной, она заварила ей своего чаю и заставила выпить две кружки:
– Так будет вам лучше, – сказала Лиза.
Уже с первого дня было видно, что хозяйка пичкает лекарствами свою молодую дочь с безбрежной щедростью.
Как бы в ответ на такую заботу больная хирела просто на глазах.
Или это была не ее дочь, уж больно они были непохожи; кроме того, судя по разнице в возрасте, такая мамаша должна была родить такую дочь лет в одиннадцать: больной на вид шестнадцать, а матери в лучшем случае двадцать семь.
Лиза также пыталась поить девочку козьим молоком, но это было сурово запрещено, раз и навсегда. Молоко было выплеснуто в раковину в бешенстве.
Молодая хозяйка все время жаловалась: на то, что все уползает из рук, что разбита жизнь, что как-то так происходит, но сил хватает только на три раза (Лиза сообразила, о чем идет речь, но кивнула с сочувствием).
– Только на три раза! – с силой, но горестно восклицала женщина. – И вторая попытка не удалась, вы подумайте! А те три парня, это уже пришла власть убийц. Это не считается. Это знаменитая рыба, ее надо знать. Рыба фугу.
А Кит вечером смотрел из своего сада, с раскладушки, на еле светящееся окно под крышей дома напротив.
Лампа озаряла портрет на стене и узкую белую руку нарисованной дамы.
В обязанности Лизы входило после ежедневной уборки кормить обессиленную больную (в основном лекарствами), сама Палисандрия к девочке не прикасалась, в кухню не заходила и никогда ничего не ела. («У меня такая диета», – со смехом говорила эта слишком молодая мать.)
Однажды днем, латая сети в тени своего грецкого ореха, Кит увидел, что от дома отъезжает знакомая черная машина. Лиза, которая варила варенье, встрепенулась, сняла кастрюлю с плиты, нащупала в кармане ключи, взяла с полки бутылочку с настоем и сказала Киту:
– Что-то случилось. Я схожу.
– Я с тобой, – откликнулся Кит.
Они пошли к большому дому, но ни один ключ не открыл двери.
Лиза стучалась напрасно.
Тогда Кит посмотрел вверх, где окно третьего этажа было, как всегда, открыто, и увидел, что на подоконник опустилась ворона, а две другие сели на карниз крыши.
Кит ослабел за последнее время, но если кто научился взбираться на отвесную стену, то это остается у него навсегда (как остается умение плавать). Так, по крайней мере, думал сам Кит.
Он уже как будто не раз лазил на эту именно стену.
Не очень скоро Кит оказался на третьем этаже, влез в окно, затем быстро выглянул и сказал:
– По-моему, все.
– Попробуй открыть дверь, – ответила Лиза, забежала к себе, прихватила икону и встала у подъезда большого дома.
Кит возился с замком по ту сторону и наконец нашел какие-то тайные защелки. Дверь открылась.
Они поднялись по лестнице в ту комнату, где лежала умершая девушка. Наверху Лиза вдруг решила:
– Нет, здесь не годится.
Вдвоем они подняли тощее, бездыханное тельце и понесли к себе в дом.
Лиза велела Киту вскипятить воды и стала делать искусственное дыхание, прижавшись ртом ко рту девушки.
Кит сидел, читая медицинский справочник, главу «Реанимирование».
Он не умел плакать, но во рту у него было горько и сухо, а сердце билось где-то в районе желудка и горело огнем.
Это была та самая девушка, которую он дважды спасал.
Тут мать коротко крикнула:
– Дай воды!
Он отнес чайник и увидел, что девушка дышит, а мать растворяет какой-то истолченный травяной порошок в мисочке с кипятком и осторожно, ложечкой, поит больную.
Так пролетело время.
И тут Кит заметил на своем окне, занавешенном плотной портьерой, пляску какого-то как бы луча карманного фонарика.
Он сказал матери:
