И вот наша незамужняя маленькая лягушка, как и все остальные эти зеленые девчата с ластами, мечтала найти подходящую крышечку от банки и на всякий случай надеть на голову. И постоянно ее носить.
И, как и другие, эта лягушка размером с пуговичку мечтала о путешествиях, дальних странах, о балах и дворцах, каретах и самолетах, не понимая того, что там везде необходимо будет для нее и родни устроить повышенную влажность, ну как у них в болоте. И чтобы было много комаров и осоки. А какое, к примеру, болото можно организовать в самолете? Туда даже аквариум не пропустят.
Водянова недаром же избавилась от прежнего имиджа!
Так что лягушечка пока что жила как все, то есть прыгала, плавала, квакала, ела подводное спагетти, а иногда перехватывала и мясца, когда мимо проплясывал комар. О мухе можно было только мечтать, она для маленькой лягушки была как для человека целая овца – и что бы этот человек делал, если бы овца с громким ревом носилась у него над головой?
Но вот наступил момент (иначе зачем мы рассказываем сказки?), когда жизнь лягушечки резко переменилась.
Над ней сгустилась чья-то тень, беднягу сплющило, как клещами, причем клещи эти была горячими, уау! И тельце бедной несостоявшейся царевны сжалось под страшным давлением, и она, плоская как бумажка, вознеслась из родного болота и была сброшена в темный сухой подвал, в глубокую яму с грубыми стенами и щелью на дне. Там лягушечка и застряла, не в силах квакнуть и подать сигнал маме и сестрам, что я гибну, прощайте, спасите!
Лягушка даже заплакать не могла, потому что мгновенно высохла. Ее трясло, болтало, терло в грубых стенах, она хватала воздух запекшимся ртом, и ее огромные (как у Наташи) глаза оставались открытыми во тьме.
Так продолжалось целые века.
Вместо маленькой живой лягушки в мрачной трясущейся тюрьме болталось сухое тельце с висящими, как веревочки, лапками.
Потом что-то произошло, тряска прекратилась, и этот сухой комочек опять сдавило и понесло наружу. Возник свет, резкий и горячий.
– О, какая маленькая, – прогремело, как гром. – Вон банка, возьми, зачерпни из бочки. Там дождевая, теплая.
И – о чудо! – где-то вдали забулькало.
И лягушечка с высоты плюхнулась в болото!
Она сначала пошла ко дну, напиталась водой, расправила ручки-ножки, полежала там.
– Подохла? – загремел тот же голос. – Вот зачем было брать! Это ведь живое существо ты убил, Иван.
Иван! Это царевич!
Лягушечка изо всех сил рванулась наверх.
– Ма, она жива, – сказал Иван-царевич.
Лягушечка протерла лапками глаза.
– Ой, какая миленькая! – произнес громовой голос. – Ну ты подумай, как мы умеем!
Иван молчал.
Лягушечка поплавала стилем кроль, а потом пошла на дно отлежаться.
– Утонула, – сказал Иван и откашлялся.
– Иван, сломай-ка веточку, мы ей в банку положим, чтобы она могла сидеть.
Лягушке тут же сунули прямо под нос свежеспиленное бревно. Она еле увернулась.
– Пошли ужинать, – прогремело над банкой. – Неси ее, на подоконник пока поставим.
– А чем ее кормить? – спросил Иван.
«Он заботится обо мне», – радостно подумала лягушка и забралась на бревно. Было неудобно, но кое-как она все же приняла позу «сидеть в задумчивости», то есть укрепилась лапками, свесила брюшко, вздула горло и вытаращилась.
И тут Иван стал ее осыпать чем-то кисловатым. В глаз попало. Лягушка бросилась в воду. Там это дело плавало везде.
– Я ей хлеба покрошил, ма, – прогремел он.
– Ей комара надо! – ответил бас.
– Ща.
Дальше что-то бухало, металось, грохотало. Свистел ветер.
– Поймал! – зарокотал Иван.
Лягушке на голову брякнулся труп комара.
Иван и та громовая башка склонились над банкой.
Лягушке было неловко жрать мясо прямо при них, тем более что комар оказался суховатый – видимо, оголодал. Лягушка запихнула его под корягу, чтобы он напитался водой. Будем отрывать по кусочку.
– Она никак не придет в себя, – сказал тот голос. – Всё, Иван, бери учебник и иди на крыльцо учи на воздухе. Потом мне расскажешь. Люблю грозу в начале мая и дальше.
– Ну ма-а, – завыл Иван, – а поиграть?
– Ты сегодня совсем не занимался, ты что? Троечник.
– Можно я лягушку поставлю около себя? На ночь?
У лягушечки забилось сердце. На ночь!
– Пусть на подоконнике пока побудет, придет в себя, – прогремело в ответ. – Знаю тебя, надуть ее хочешь? Как твой Борька, мучить ее собрался? Затем и принес. Она живое существо, ты понял? Беззащитное создание! Маленькая красавица! Борька садист растет, добром это не кончится. Восемь лет, здоровенный лоб, старше тебя, а уже себя показал. Естествоиспытатели нашлись. Иди уже!
Лягушка ничего не поняла – что это такое, естествоиспытатели? Но она знала одно: Иван-царевич ею интересуется!
Они оба, два великана, угрохотали прочь, и лягушечка принялась за комара. Она запихнула его к себе в пасть и долго глотала. Потом присела переваривать.
За окном потемнело, начал накрапывать любимый дождь.
Пришел Иван. Хорошо, что она успела покончить с комаром, было бы неудобно перед женихом. Она сидела на бревнышке как модель – слегка отставив ногу, часто дыша и пряча под лапками самое заветное, что есть у лягушек: толстый живот.
Иван стал копаться в карманах. Что-то нашел. Оглянулся.
Вытянув губы, он воткнул в них какую-то длинную зеленую трубу невероятной красоты, почти прозрачную, нагнулся над банкой, пальцами полез к лягушке…
«Сейчас будет свадьба!» – догадалась она и потупила взор.
Сердечко ее забилось. Вот как, оказывается, это у них происходит. Зеленая прозрачная труба… Он собирается ее мне воткнуть! Может быть, будет больно. Такая огромная!
Но все равно не то, что у нас: взвали жениха на загорбок и вези в общей колонне, пока он там что найдет у тебя, фу! Старшие девчонки рассказывали.
Иван приблизил лицо и трубу. У него были огромные, как лужи, глаза.
В это время за окном, но очень близко, полоснула молния и – бабах! – грянул гром.
Иван с трубой вздрогнул и отшатнулся.
И лягушка от испуга дала свечу в воздух и полетела вон из банки. Мимо пронеслись какие-то завесы, колонны, подул сильный ветер.
Она летела, летела и шлепнулась в мокрую траву.
Ливень усилился. Началось самое блаженство – общий массаж.
Тут же она по привычке высунула язык и – чпок! – поймала мокрую мошку. Это все равно что человеку засунуть в рот готовую сосиску.
