Но я думаю, как бы он меня тоже не убил как свидетеля, чтоб больше не давать денег. Но он не знает, где я и кто я. Больше я в тот «Макдоналдс» не хожу. Я уже нашел себе в мусорке около больницы пальто хорошее, все в грязи и в крови, от покойника, санитары побрезговали или не успели. Но я отмыл с мылом все в луже. Пальто широкое, там и автомат можно пронести. Нашел и шапку на нос, ботинки себе подобрал в урне у обувного магазина. Никто меня не знает в лицо, когда я сижу на улице, то заслоняю лицо воротником, а в дежурке вообще в окно не заглянешь. Я все оставил первой жене с детьми, квартиру и дачу, но они были ее, я не стал судиться. Я военный, у меня ничего нет своего. Второй жены тоже была ее квартира, но она меня так любила, что половину мне отписала, потому что я иначе не соглашался с ней жить, она была сама как слониха с хоботом. Такое заболевание. Ее братья меня ненавидели, она же больная, рассчитывали на квартиру, и они ее в конце концов и восстановили против меня. Это я уже рассказал. Это Дима дал мне этот мобильник и сказал, что если я договор нарушу, то он меня пробьет по картотеке ФСБ и найдет по координатам телефона. Даже если я буду ехать, убьют. Дима уже звонил четыре раза. Что не выполняешь работу. Он хочет побыстрее, пока вы не женились на этой из города Бреста девушке. Он хотел узнать дату свадьбы и мне сказать, потому что, если убивать после свадьбы, она унаследует половину четырехкомнатной квартиры! Ну я не знаю, может быть, половину половины, он ведь тоже там совладелец. Короче. Что я предлагаю. Я предлагаю вам убить какого угодно человека из вашего подъезда, все будут в курсе убийства, только надо сделать фальшивый паспорт ваш, и я ему вложу в карман. А выстрелю потом ему в лицо. А вы уезжайте пока что. И дальше – слушайте! Он отдаст мне вторую половину денег, и я при этом его и убью. Но мне очень нужно пятьдесят тысяч долларов. Двадцать пять тысяч сразу и половину потом. Вы мне положите в большом пакете на лавку рядом со мной, пароль «Я вас где-то видел». И я сделаю эту работу. Я вам буду звонить, понятно? Как не туда попал! Александр! Не Александр? А кто? Алло!
Не искушай
Пьеса-диалог
ОНА. Какая бедная деревня.
ОН. Здесь много таких.
ОНА. Как они здесь живут? Здесь одни камни.
ОН. Они вырабатывают мрамор. Раньше вырабатывали, теперь, видите, нет.
ОНА. Огни в домах.
ОН. Живут. О, смотрите, деревня целиком из камня.
ОНА. Красиво как. А чем они живут?
ОН. Я не знаю. Говорят, здесь больше коров, чем людей. Я здесь живу десять лет.
ОНА. О да, запах. Запахло деревней.
ОН. Раньше у меня был дом в горах, и иногда я просыпался от запаха навоза.
ОНА. Ну что, у них есть молоко, мясо. Кур, правда, я здесь не видела ни разу. Молоко, мясо. Немного овощей. Знаете, может быть, хорошо так жить. Работать с утра до ночи, спать как убитый.
ОН. Я сегодня почти что не спал.
ОНА. Но вы выглядите прекрасно, я тоже плохо спала. Я вообще страдаю от бессонницы. А этот мотель, там спишь за картонными стенами. Какой-то человек возился с дверью, никак не мог попасть, стучал. А, как я вчера перепутала ключи.
ОН. Ну ничего страшного, я сам много жил в мотелях. Ничего страшного.
ОНА. В конце концов, ничего страшного. Только я в первый раз спала на окраине и совершенно одна в целом доме.
ОН. Я много спал в мотелях, ничего.
ОНА. А я впервые.
ОН. Ну, у нас есть отель, но там сейчас живут музыканты.
ОНА. Тоже ничего хорошего. Я много жила по гостиницам, актеры и музыканты ночами бегают из номера в номер, пьют, выясняют отношения. Спортсмены тоже. Вообще, когда есть коллектив, группа людей, они мало обращают внимания на одиночек, вообще на людей.
ОН. Может быть, я не думал.
ОНА. Чувствуешь, как будто на тебя идет стена.
ОН. Да? Я не знаю.
ОНА. Я очень чувствую в такие моменты свое одиночество.
ОН. У вас хорошая гитара.
ОНА. Да, был такой мастер в Париже, русский, он оставил после себя двадцать одну гитару. И все. Двадцать одну.
ОН. Да, оставил после себя. Как-то странно звучит.
ОНА. Гитара Николаева. Некоторые понимают, что это такое.
ОН. Да, я услышал сразу.
ОНА. Я обратила внимание, как у вас загорелись глаза, когда я вынула гитару из футляра.
ОН. Да… Она звучит как арфа.
ОНА. Есть особый секрет.
ОН. Я подумал, что, конечно, гитара есть самый совершенный аккомпанемент для голоса. Голос… и струны.
ОНА. Да. Я рада, что вы поняли.
ОН. Это был незабываемый вечер.
ОНА. Я ищу мои песни везде. Даже здесь есть какие-то эмигранты, они от дедов-прадедов знают такие вещи!
ОН. Я очень рад, что услышал о вас в Нью-Хейвене от моей подруги.
ОНА. Да, меня здесь передают из рук в руки, как почтовую посылку.
ОН. Я знаю, что на отделении…. как это… этнографической музыки…
ОНА. У нас это называется фольклорная музыка.
ОН. Да, на отделении фольклорной музыки вы пели три раза.
ОНА. Да, за два дня три раза.
ОН. Они были в восторге.
ОНА. Они меня изучали, как под микроскопом. Они не знали моих песен.
ОН. Записывали вас?
ОНА. Записывали, теперь будут писать работы.
ОН. Вы разрешаете вас записывать?
ОНА. Я не обеднею. У меня песен на сто вечеров.
ОН. Но зачем, надо сначала выпустить записи на фирме… Я не знаю… Но я слышал, что это копирайт, они не имеют права…
ОНА. Пусть, пусть. Мне уже много лет, я могу не дождаться своей пластинки… Для этого надо чего-то добиваться, куда-то обращаться, что-то запрещать… У эмигрантов у всех есть мои записи. На родине тоже много. Как я могу запрещать?
ОН. Надо нанять адвоката.
ОНА. Чтобы он запрещал людям слушать у себя дома мои песни, да?
ОН. У вас нет адвоката? У вас нет агента?
ОНА. Нет. Да не нужен мне никто. Зачем. Я еду сейчас в Дартмут, потом в Техас, я как почтовая посылка, и все.
ОН. Да вас же никто здесь не знает!
ОНА. А зачем мне это? Чтобы набирались стадионы? Я мала для этого.
ОН. У вас большой голос.
ОНА. Вы это поняли? Спасибо. Я прячу мой голос. Гитара требует мелодии, сердца. Голос вредная вещь. От моего голоса люди съеживаются, нельзя.
ОН. Вы пели в опере?
ОНА. Да, как-то пела… Няню в «Евгении Онегине». Мне было двадцать лет, я училась в консерватории.
ОН. Я знаю «Евгения Онегина».
