– Я выворачивал наизнанку разные организмы и видел эти резервы… – Однако шутка Тыца не имела успеха.
– Мы сможем достать ламу? – тихо спросил Дарг.
– Только когда он сам решит, что пора выходить, – с грустью ответил Терс. – Извини, мне жаль.
– Ты серьезно?
– Да.
Тело человского колдуна покрылось странной испариной. Церинга будто бы обмазали светящимся маслом, отливающим золотом, и это было только первое звено в цепочке преображений. Еще через десять минут защитная оболочка уплотнилась и слегка помутнела. Теперь стало видно, что Церинг сидит под колпаком, похожим на перевернутую воронку. Фигура внутри этой воронки становилась все более и более размытой, а когда исходящее от ламы свечение «размазалось» изнутри по стенкам воронки, а если по-умному – конуса, то очертания тела окончательно исчезли.
Тыц громко выругался.
– Его можно унести отсюда? – поинтересовался Дарг.
– Нет, – качнул головой Терс. И повторил: – Мне жаль.
– Будем ждать, – решил Дарг.
– Чего?
– Когда он вылезет.
– А когда это случится?
– Рано или поздно случится, – уверенно пообещал молодой хван. – А я подожду, я упрямый…
Глава 4
1926 год, Ново-Сибирск, железнодорожный вокзал.
На привокзальной площади едва ли ни каждого города есть своя вечная лужа. Больше других или меньше, глубже или мельче, черная от паровозной сажи или желтоватая от конского навоза, но есть обязательно. Она может крупно плескаться в проплешине булыжной мостовой, разобранной восставшим пролетариатом, может мелко рябить в границах берегов из вязкой грязи, а может стоять неподвижно, поскольку разделена волнорезами из навоза и золы. Но все это – детали. Главное же заключается в том, что лужа есть всегда, вне зависимости от размеров города и вокзала. Даже от вороватости городских властей не зависит. Они могут честно засыпать лужу каждое лето, но следующей весной она появляется вновь.
Как ласточка в сенях.
Лужа на привокзальной площади Ново-Сибирска имела форму подковы и надежно перекрывала прямой подход к главным дверям, над которыми все еще висела табличка со старорежимной надписью «Ново-Николаевскъ». Постоянная водно-грязевая преграда делила потоки пассажиров надвое: кто-то заходил справа, кто-то слева. Только пролетки да редкие авто вроде «Форда» нэпмана Сарычева, который возил пассажиров от Базарной площади до вокзала по 20 копеек за место, подкатывали напрямик, по известному лишь извозчикам и опытным шоферам броду. Причем некоторые делали это с форсом: проносились через грязную лужу на полной скорости, поднимая эффектные волны и щедро одаривая окружающий мир грязными брызгами.
Но сейчас была ночь, поезда не ожидалось, и на безлюдной площади ничто не тревожило покой знаменитой лужи.
– Мне до сих пор трудно поверить в то, что все это – реально, – вздохнул Рерих. – До сих пор…
– Вы искали чуда, Николай, и вы его обрели, – развел руками Луис.
– Но это случилось как-то…
– Неожиданно?
– Да.
– Согласен.
– Я не был подготовлен.
– Чудеса так же, как война, приходят вдруг.
– Спорить не буду.
Несмотря на холод ночи и их странное положение – в одном исподнем, с площади Рерих решил не уходить. Они проводили Церинга и спрятались среди густых ветвей кустов, в надежде увидеть продолжение истории. Ждать пришлось долго, минут двадцать, и когда стало казаться, что руки и ноги сведены намертво, мышцы никогда больше не станут упругими, холод подобрался к самому сердцу, а Луис прошептал: «Ничего интересного не дождемся», они были вознаграждены: на площади появились трое молодых парней.
Из ниоткуда.
Из воздуха.
Точнее, из тени дома, но и Рерих, и Луис, и Яков могли поклясться, что за секунду до появления ребят на площади никого не было.
И еще: у всех троих было по четыре руки.
Парни огляделись, однако задерживаться, к радости притаившихся в кустах челов, не стали: создали темный вихрь, шагнули в него и исчезли. Как понадеялся Яков – навсегда.
– Хорошо, что они нас не заметили.
– Если я правильно понял, лама Церинг обеспечил нам всего лишь час прикрытия, – с трудом, поскольку сводило челюсть, выговорил Хорш. – Если четырехрукие вернутся, они нас обязательно заметят.
– У меня есть план, товарищ Люэс. Вам понравится.
– Я – Луис. – Американец поджал губы и зыркнул на Якова, но гнев сдержал, лишь добавил ворчливо: – Могли бы запомнить.
– Теперь поздно запоминать.
– Что вы придумали? – вмешался Рерих.
– Ничего сверхъестественного, Николай Константинович: нужно купить билеты до Москвы и одежду. – Бортников тонко улыбнулся, но в ночном сумраке его усмешка осталась незаметной для спутников. – Я знаю одного привокзального барыгу, его можно разбудить, и он продаст все, что мы захотим. Да еще со скидкой…
– Но…
Рерих видел четырехруких, испугался их – это было и очевидно, и объяснимо, – но при этом верил в существование Шамбалы и жаждал добраться до нее. Мечта находилась в шаге, а точнее – в часе, от художника. Все, что нужно – дождаться возвращения ламы, но…
Но Бортников умело играл на ужасе, который нагоняли на членов экспедиции необыкновенные преследователи. Сам факт явления четырехруких воинов приводил и художника, и американца в исступление, и этим следовало воспользоваться:
– «Московский» поезд уходит примерно через час, если поторопиться, мы на него успеем.
– Удастся ли купить билеты? – засомневался Рерих.
– Удастся. – Яков приосанился. – Еще и плацкарту возьму, если у вас денег хватит.
– Денег у нас хватит, – проворчал Луис. Путешествуя, он всегда носил на шее кожаный кошель – второй по значимости «сейф» экспедиции, – и не снимал его даже во сне.
– Давайте.
– Но почему в кассу пойдете вы?
– Потому, что я одет.
Хорш с художником переглянулись и с сожалением признали правоту проводника.
– Гм… Пожалуй…
– Сколько нужно денег? – деловито осведомился американец.
– Точно не знаю…
– Луис, дайте с запасом, – распорядился Рерих. – Товарищ Яков обязательно вернет лишнее.
– Обязательно, – подтвердил проводник.
– Вот видите.
– И не забудьте добавить на одежду.
– Конечно. – Хорш неприязненно улыбнулся и вложил в руку Якова еще несколько банкнот. – Выберите поприличнее.
– Что будет, дорогой Люэс…
