– Луис!
– И это тоже.
«Поприличнее» оказалось просто чистым, в смысле – стираным и не вонючим. Рериху достался «керенский» френч с накладными карманами, галифе, портянки и сапоги. Луис же стал обладателем кургузого плаща, рубашки, брюк от модного полосатого костюма, носок и армейских ботинок.
Билеты, как было обещано, оказались в мягкий вагон.
Два билета.
– Вы с нами не едете? – удивился художник.
– Я подряжался сопроводить вас до Кош-Агача, а не до Москвы, – развел руками Бортников. – И я не имею права менять маршрут…
– Но…
– К тому же кто-то должен дождаться ламы или понять, что с ним случилось.
– Уверен, Церинг вернется, – вставил свое слово Хорш.
– Лама… – Рерих заложил руку за отворот френча. – А как же четырехрукие?
– Буду прятаться от них.
– Это слишком рискованно.
– Риск – моя профессия.
– Я понимаю, однако…
Паровозный гудок оборвал художника на полуслове.
– Ваш поезд! – громко сообщил Яков. – Если не поторопитесь, опоздаете.
– Да, да…
– Скорее!
И Бортников буквально заставил спутников побежать к вокзалу.
Он торопился.
Не хотел, чтобы Хорш или, тем более, Рерих, вспомнили о последнем поступке ламы. О том, что он отдал Сокровище…
«Уезжайте, товарищ Рерих, и лучше сюда не возвращайтесь. Никогда не возвращайтесь…»
Магический камень вызывал у Якова странные, необычные чувства. Чинтамани пробуждал в новом Хранителе глубинное, дремавшее до сих пор ощущение могущества. Не того, какое давали мандат ОГПУ и «маузер», а более весомое, серьезное…
Это было ощущение настоящей, сверхъестественной, колдовской власти.
* * *
Новосибирск, наши дни.
– Вы откуда, господин майор, из областного управления, что ли?
– Почему вы так решили? – удивился Колпаков.
– Потому что только из областного меня еще не допрашивали, – чуть вальяжно объяснил Наскальный. И запустил пятерню в длинные патлы. – А так все были: и районные, и городские… Обещали, что к вечеру ребята из федерального округа подтянутся, у них тоже есть вопросы.
– Понимаю.
– Даже из ФСБ приходили.
– Не сомневаюсь.
– Я всем нужен…
«Запевший» наркодилер вызвал живейший интерес у силовиков самого разного уровня и самых разных «контор», поскольку, будучи шофером крупного дельца, знал о таких связях между бандами, о каких даже ребята из ФСБ не догадывались. У Наскального хватило ума договориться об участии в программе защиты свидетелей, обеспечив тем самым свою безопасность, и потому сейчас он «пел» громко и от души.
– Я из городского управления, – ответил Колпаков.
– Ваши были. – Голос у патлатого был хриплым, но не приятным, а резковатым. Слегка каркающим. И покашливал он часто, как заправский курильщик.
– Знаю, что были.
– Забыли о чем-то спросить?
– Я из другого отдела. – Майор раскрыл блокнот, положил рядом с ним ручку, достал и включил диктофон. – Меня интересует человек, которого вы встретили в сквере.
И понял, что попал в десятку, – Наскальный вздрогнул.
– Что вы можете сказать о нем?
– О ком?
– О человеке, которого вы встретили в сквере, – спокойно повторил Колпаков, с трудом сдерживая внутреннюю дрожь. Она всегда появлялась, когда майор чувствовал, что вот-вот схватит добычу.
– Я не хочу о нем говорить, – после паузы произнес Наскальный.
– Почему?
– Не хочу.
– Так не получится.
– Он не имеет отношения к делу! – Эту фразу патлатый выкрикнул. Или прокаркал – не важно. Важно, что он снова продемонстрировал свое истинное отношение к неизвестному.
– А если я скажу, что вам придется ответить? – поднял брови Колпаков.
– А если я скажу, что лучше вам не спрашивать?
Полицейский взял со стола ручку, но записывать ничего не стал, просто повертел ее, по привычке. Помолчал, прищурившись и глядя на арестованного, после чего улыбнулся и протянул:
– Согласитесь, господин Наскальный, картина вырисовывается странная: вы приезжаете ночью в сквер, чтобы в одиночестве покурить «травку»…
– У нас там раньше точка была, – перебил майора патлатый. – Я там, можно сказать, поднялся… А пацаны уже лежат все… Вот я и езжу, иногда… Как бы в гости.
– Понятно, – кивнул Колпаков, которому было глубоко плевать на наркодилерскую сентиментальность. – Вы приехали в сквер с определенной целью, встретили незнакомого мужчину, поговорили с ним, после чего явились в полицейский участок и написали чистосердечное признание. Обо всем. Хотя вас никто не принуждал.
– Мое дело, – развел руками патлатый.
– Наскальный!
– Мое дело, – повторил тот. – Совесть меня замучила, господин майор. Совесть.
– Он ее разбудил? – Колпаков выложил на стол нечеткое фото давешнего офицера, сделанное одной из уличных видеокамер. – Он? Что вы можете о нем сказать?
– Ничего. – Наскальный отвернулся.
– Он вас запугивал?
– Нет.
– Не надо мне лгать. – Майор чуть повысил голос.
Впрочем, впечатления это не произвело.
– Я не лгу.
– Лжете!
– С чего вы взяли?
– Наскальный, Наскальный… – Колпаков улыбнулся. – Видеокамеры засняли весь ваш путь от сквера, и я видел, что этот парень… – Палец полицейского уперся в фото. – Он ведь вас даже не довел до участка. Но, расставшись с ним, вы не посмели сбежать, а честно явились в полицию и принялись «петь» так, как никто до вас не «пел». И я хочу знать – почему?
– Время пришло.
– Этот человек угрожал вашим родным?
Несколько секунд патлатый пристально смотрел на Колпакова, после чего, видимо, поняв, что старый полицейский не отстанет, буркнул:
– Ему не нужно.
– Что?
– Вы его поймать хотите, господин майор? – поинтересовался Наскальный, не обратив никакого внимания на вопрос.
– Да.
– Зачем?
Вопрос показался Колпакову глупым, но он вспомнил, что патлатый не видел выходки своего «приятеля» из сквера, и честно ответил:
– Он совершил акт вандализма: разгромил киоск.
– Газетный?
– Откуда вы знаете? – насторожился майор.
