К королю явился какой-то чернявый армяшка, всучил его величеству укрепляющий настрой, а к утру Бодуэна начало знобить, король принялся жаловаться на головную боль, тошноту, боли в животе, и от него на три шага разило чесноком. Бросились искать армянского колдуна, но тот как сквозь землю провалился. Все это выглядело весьма зловеще и бросало тень на хозяина, под чьим кровом так неуместно занемог суверен. Господи, помоги монарху не скончаться в Антиохии! Где угодно, только не тут!
Раймунд Триполийский спешно прислал собственного медика Барака, еще одного сирийца, как будто от рук схизматиков умирать приятнее, чем от рук доброго латинянина! К тому времени король уже вовсю исходил рвотой и поносами. Вот и сейчас в его опочивальне стояла такая чудовищная вонь, что приходилось держать окно распахнутым, одновременно сжигая в камине целую поленницу кедровых дров. Слуги входили и выходили, меняли свечи, затаскивали чистую воду, мягкие полотенца, по приказанию Барака обтирали больного, меняли под страдальцем подстилки и выносили изгаженные кровью и фекалиями простыни. Альфа злобно рычала и огрызалась, но выгнать ее было невозможно. Вонь испражнений Заика был готов терпеть, его пугал смрад обвинений в случившемся.
С постели опять послышались стоны, прерывистое дыхание и урчание королевского живота, опять возник назойливый Барак:
– Ваша светлость, его величеству необходимо дать рвотное средство.
Князь переборол всегдашнее нежелание прорываться сквозь барьеры неподдающихся звуков, мрачно буркнул:
– Что ттттам в этом вашем рвотном?
– Молочай, бальзамин и настой прочих целебных трав…
Раймунд Триполийский уверял, что этот сирийский врачеватель – лучший медик в Триполи, а то и во всем Утремере, на него осталась вся надежда. Но хороший лекарь, как никто другой, мог стать прекрасным отравителем:
– Ссссначала сам своего пойла ппппопробуй, – от злости на доверчивого короля, на эскулапов-чернокнижников, на собственное нестерпимое заикание и на то, что у матери правление протекало всегда без сучка без задоринки, а у него с самого начала княжения начались какие-то непредвиденные пакости, князь наподдал сапогом жаровню. Полыхающие угли разлетелись по полу, знахарь согнулся до земли и подобострастно отхлебнул чуть не половину содержимого колбы.
– Хватит! Ттттак лечить ннннечем станет! Своей головой за его величество ответишь!
С помощью слуг Барак, тревожно косясь на рычавшую Альфу, влил в рот больного темную, едко пахнущую настойку. Бодуэна вскоре охватили корчи и колики, он закинул голову, шея напряглась в чудовищном усилии, на ней вспухли жилы, изо рта хлынула рвота с комками кровяной слизи. Псина заскулила, чуя муки хозяина, подобралась к нему, принялась вылизывать испачканные бороду и лицо страдальца.
Князь в отчаянии бросился на свежий воздух, едва справляясь со спазмами гадливости, но вскоре его позвали обратно. Бледный лекарь в ужасе указал на дохлую собаку.
– Что это? – Князь сморщился от отвращения. – П-п-п-почему Альфу убили?
– Пес вылизал рвотные выделения его величества, ваша светлость.
Боэмунд побелел, перевел испуганный взгляд на больного. Тот как раз пришел в сознание, прохрипел:
– Заика, зовите сенешаля, коннетабля, маршалов, виконтов…
Едва успели вытащить собачью тушу, снова поменять постельное белье и щедро оросить тухлый воздух бергамотовым ароматом, как бароны обступили кровать, протискиваясь вперед и отпихивая друг друга.
– Если Господу будет угодно забрать меня, престол наследует мой брат Амальрик. Он будет разумным государем, – Бодуэн сжал пылающей рукой свисающую с шеи ладанку с частицей Животворящего Креста, – святыню ему передайте…
Соратники короля помалкивали: кто сапоги рассматривал, кто пояс поправлял, некоторые внимательно изучали плиты пола. Права Амальрика были несомненны, но если ради Бодуэна они были готовы в огонь и воду, то младший брат вызывал некоторые сомнения. Собственно, сам Амальрик сомнений не вызывал: хоть он и интересовался книгами и женским полом гораздо более, нежели своими славными и преданными баронами, он все же был рыцарем рассудительным и благородным. Но имелось одно препятствие, которое никто не решался высказать вслух. Бодуэн сам уловил недовольство приближенных, прохрипел:
– Знаю, что вам мешает. Пусть Высшая Курия поставит условием его развод с Агнес де Куртене. Пусть на греческой принцессе женится. Император поможет ему завоевать Египет, раз уж мне так и не удалось. Зато Амальрик примирит моих сторонников со всеми, кто вместе с ним мать поддерживал. Я всю жизнь радел только о Стране Обетованной и знаю, что брату тоже государство важнее всего на свете. – Откинулся на подушки, сириец оттер пот, обильно стекавший с королевского чела. – Феодору не обижать. Отдать ей Акру во вдовью часть, как было обещано. Нам нельзя ссориться с Византией. Заика, вы тоже… мой вам совет, женитесь на Комниной. Другой мирской защиты у латинян не осталось. Констанция права была.
Князь насупился. Он был влюбчив, вот и сейчас его сердцем полностью овладела очередная прекрасная фемина, и менять ее на какую-то греческую ледышку он не собирался. Но спорить не стоило, вряд ли умирающий сможет настаивать.
– Ваше величество, как только вам сссстанет лучше, мы перевезем вас в Иерусалим.
Король рванул ворот шемизы:
– Глотка горит и рот жжет. Пить дайте… – Знахарь принялся по ложке вливать в страдальца настой из полыни, измельченного корня анжелики и отвара дубовой коры. Отдышавшись, Бодуэн прошептал: – А где Изабо?
– Какая Изабо, ссссир?
Больной тыльной стороной руки вытер со лба испарину:
– Моя Изабо, мадам де Бретолио…
– Ээээ… С моей мммматерью в Латакии, ппполагаю. Она ее придворная дама.
Бодуэн криво усмехнулся, уставился на тусклое окошко, помолчал, перевел воспаленный взор на Заику, заметил на его лице страх и отвращение к нему, спросил, прикрывая ухмылкой трясущихся губ сумасшедшую надежду:
– Может, доставить меня в Латакию?
Заика в досаде дернул край балдахина. Только не хватало, чтобы суверен оказался под тлетворным влиянием маман с этой распутной мадам де Бретолио. Обе немедленно принялись бы интриговать и пытаться вновь завладеть княжеством, а умирающие, к сожалению, подвержены раскаянию и зачастую предпочитают радеть не о земной пользе окружающих, а о спасении собственной души. Но новый мучительный приступ судорог, хвала Спасителю, отвлек короля от мимолетной блажи.
Распихивая сановников, к одру корчащегося монарха уже пробирался восстановленный на патриаршем престоле патриарх Эмери в литургическом одеянии, за ним следовал клир святых отцов, возглавляемый духовником Бодуэна, все в крайнем волнении от выпавшей на их долю редкой чести сопровождать в лучший мир помазанника. Подавленные несчастьем бароны неохотно расступались перед этими мрачными поводырями.
После исповеди и соборования Бодуэну полегчало. Он тут же повелел нести себя в столицу.
