– Увы, – скорбно произнес Макс, – моряков-то там было как раз и немного. Остальные – обычные люди. Пассажиры.
– А-а-а, купцы. Тоже бывает. Профессия рисковая, почти как у воев. Зато барыш большой. У нас многие вои после службы в купцы шли, некоторые выживали. Для воя жизнь без риска – все равно что еда без соли. А так и риск, и прибыль, почет и уважение. У нас один купец был, Дадоном звали. Он у князя Гостомысла в дружине сотником был. В походе на Булгар ранение получил, да такое, что дальше служить не мог. Там на Юге и остался. Как оклемался, решил купцом заделаться. Все свои деньги в товар вложил. Первый караван сам провел. Удачно. Дальше – больше. Разросся. Целую империю создал. С Византией торговал, Месопотамией, Римом. В такие места залезал, что раньше о них и не слышали. Лет через двадцать богаче императора стал. Дома во всех столицах, титулы. Даже Великий Князь с почетом принимал. На золоте ел, на пуху спал. Под конец делами почти не занимался, жизнь только прожигал. Брюхо отъел такое, что двери пришлось расширить. Но однажды случайно встретил старого друга. Они еще служили вместе, потом вместе купечили. Ну а потом их дорожки разошлись. Дадон продолжил добро наживать, а друг роздал все свое имущество и ушел налегке навстречу солнцу. И вот они встретились. Дадон обрадовался, пригласил к себе, усадил за стол, за которым не стыдно императора потчевать. Закатил пир, богатством хвастался, показывал вещи диковинные, говорил о том, сколько добра он нажил, сколько у него домов, женщин, титулов… А гость знай себе цокал языком да ухмылялся в бороду. А под утро Дадон расплакался – он вдруг понял, что это он раньше жил, брал от жизни все, что мог. Скакал на горячем коне, сражался с врагами, плыл навстречу буре, брал на меч города, срывался с башен, догонял и убегал, побеждал и терпел поражения. Словом, жил… А сейчас… Сейчас не живет, а так, доживает. Копошится как пчела в сиропе. Каждый день как предыдущий. Тогда Дадон бросил клич, собрал всех старых друзей, родных и близких и спросил их: как мы живем? Зачем? Мужчины стали тучными, как женщины. Все заботы лишь о том, как набить мошну поплотнее. Все забыли, что такое честь, слава, подвиги. Никто не умирает в боях за Родину, за детей, за любовь. Человека мерим деньгами, уважение не по содеянному, а по накопленному… Так нельзя жить, сказал он. А потом собрал тридцать кораблей. Сказал, что через пару седмиц уходит в дальние края и что он призывает всех желающих последовать за ним.
– И что, нашлись желающие? – спросил Макс.
– Нашлись. Сначала все разошлись по своим домам, повесив головы. Седмицу над городом стоял женский плач и вой, как по усопшим. А уже за три дня до срока на кораблях не было места. Мужчины дрались за право сесть на весла, в их сытых, потухших глазах вновь сверкала прежняя удаль. Они выпрямляли спины, подтягивали животы, грубо шутили, громко и искренне смеялись. У каждого был с собой меч, и каждый украдкой любовно гладил соскучившейся рукой потемневшие от времени рукояти. Мужчины знали, что уходят в неведомое. Уходят навсегда, презрев уют и бросив нажитое добро. Многие из них погибнут в походе от ран и болезней, притом неизвестно, найдут ли они новую землю, смогут ли построить свою мечту. Но они ушли. Все. Ибо только так должен жить мужчина.
– Но это же глупо!
– Глупо, – согласился Рахман. – Только умом и пузом рабы живут. Свободный человек живет сердцем, потому для человека, а для мужчины особенно, всегда есть ценности бо́льшие, чем сытая жизнь, богатство и покой. Есть нечто, что ценнее самой жизни, и эту ценность можно осознать, только презрев смерть.
– Ну и как, они куда-нибудь пришли?
– Неизвестно. Никто не вернулся из похода. У нас ходили разные истории. Некоторые говорили, что Дадон нашел все же новые земли и выстроил там новое государство, крепкое и справедливое. Но это лишь слухи. Больше никого из тех, кто ушел с ним, не видели.
– Да, поучительная история, – произнес Бригадир. – Похожие мысли есть у всех народов. Например, мой любимый кодекс самураев Бусидо, что в переводе означает «Путь меча», или «Путь воина», гласит, что путь воина есть путь смерти. Когда перед тобой два пути, всегда выбирай тот, который ведет к смерти, ибо на другой толкает тебя твоя слабость. Не рассуждай, сконцентрируй свои мысли на избранном пути и следуй ему. Каждый миг думай о том, как будешь умирать. Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть тобой, ибо тогда погрязнешь в пороках. Живи, как будто каждый день – последний.
– Красиво сказано, – восхитился Рахман. – И очень верно. Не знаю, кто такие эти самураи, но говорить они умеют. Тот, кто боится смерти, умирает еще при жизни. Кто презрел смерть, живет в веках. Все решает дух. Только дух выше смерти.
– Красиво, возвышенно, задорно, но, к сожалению, не порно. Не торкает, – совсем грустно сказал Макс. – Мне моя голова дорога, хотя бы как память. И глупо рисковать ею ради порции адреналина с сомнительными перспективами. Я не хочу ни разу. Я знаю кучу более дешевых, надежных и безболезненных способов самоубийства, чем голым задом подводные гроты исследовать. Хотите помереть красиво – взяли дубье и вперед на врага, в атаку. Как ты, Паук, сказал, там верная смерть. Так пошли. Все по вашей теории.
– Там хуже, чем смерть, – произнес Рахман.
– Макс, ты боишься воды? – догадался Крот.
– До жути, – признался Макс. – Я в детстве едва не утонул. С тех пор даже в бассейне плавать боюсь.
– Ты же говорил, что в прошлом году в Египет ездил. Даже на дайвинг ходил.
– Ну ездил, ну ходил. Думал свой страх перебороть. Даже погрузился разок. Не поборол. Никаких красот не помню. За двадцать минут весь баллон высосал – и наверх. Вот и весь дайвинг.
– Хреново.
Рахман дал Максу невесть откуда взявшуюся плитку шоколада.
– А то!
Макс откусил сразу половину и произнес с набитым ртом:
– Я первый кандидат в утопленники. Нырять не умею, а если и нырну, то за две минуты выберу весь воздух в колоколе, и все. На дно. Так что плывите, а я по суше как-нибудь доберусь.
– Нет, дорогой, – сказал уверенно Рахман. – Все пойдем, никто не утонет. Ничего сложного нет, если сможешь успокоиться. Ты на минуту дыхание задержать можешь?
– На берегу – хоть на пять! Я специально тренировался. А вот в воде – нет.
– Это хорошо, что можешь. Вода холодная. Для дыхания хорошо. Ныряешь в ластах и с камнем. Ничего не делаешь, плывешь по течению. Все. Через тридцать метров, то есть максимум через сорок секунд, есть ниша с воздухом. Выходишь на поверхность, продышался – и опять. Почувствовал, что воздуха нет, выдохнул, сунул голову в колокол, вдохнул – и опять плывешь, ничего сложного. Главное – спокойствие. Да и мы рядом.
– Ты тупой?! Я же говорю: у меня именно с этим проблема. Я в воде паникую. Потому и нырять с вами отказываюсь.
– А чего молчал-то? – Крот подсел к другу. – Это меняет дело.
– Нет, – Рахман резко оборвал Крота, – не меняет. По суше идти нельзя, там смерть. Хуже чем смерть. Там рабство. Надо думать, как тебя страха лишить.
