— Какое?
— Ход делу не дадут, если я напишу заяву и добровольно уйду из органов.
Бегин скосил взгляд на Рябцева. Тот развел руками — мол, что поделаешь.
— Ты больше не полицейский?
— Как видишь.
— И где ты сейчас?
— Лечусь дома. Потом попробую найти что-нибудь… — Рябцев ухмыльнулся. — Может быть, водителем пойду к какому-нибудь коммерсу. Опыт у меня есть.
— Ты плохой водитель, — не выдержав, хмыкнул Бегин. Они посмеялись, и Бегин тут же пожалел об этом — от сотрясения грудной клетки швы затрещали, и все тело пронзила боль. Рябцев вскочил, чтобы бежать за помощью, но Бегин махнул рукой — это не нужно.
— А жена? Вернулась?
Рябцев просто покачал головой. Дальнейшие вопросы были бессмысленны.
После паузы теперь уже бывший опер сказал:
— Спасибо тебе, Сань. Ты мне жизнь спас. Спасибо. Я никогда этого не забуду. Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Просто знай это.
Бегин кивнул. Затем невесело хмыкнул мыслям, которые роем витали в голове.
— Странно все это. Знаешь, что такое дежа-вю? Когда ты видишь что-то, что как будто уже встречал, но не помнишь, где. А мы с тобой… та история на трассе… Это было очень похоже на историю, которая приключилась 11 лет назад. Тоже кровь. Тоже огонь. Тоже те, кто хочет тебя убить. И я вот тут лежу, пялюсь в потолок с утра до вечера. Когда-то я точно так же валялся год в больнице. И тоже пялился в потолок. И тоже вспоминал пожар, который должен был меня сожрать и покончить со всем этим. Но почему-то не покончил. И вот сейчас я снова живой. Странно все это. Знаешь, что самое отвратительное в том, что люди называют страданием? Ее бессмысленность. Какой в этом смысл? Какое, к черту, послание? Нахрена проходить через одно и то же снова и снова?
Рябцев вздохнул.
— Ты сам говорил. Ничего не бывает зря. Я ведь тоже много думал об этом. Сань, если бы тогда 11 лет с тобой той беды не приключилось… Мы бы сейчас здесь не сидели. Нас бы просто не было. Понимаешь? Та хрень испоганила тебе всю твою жизнь, я знаю. Анальгезия превратила твою жизнь в ад, как я понял. И это хреново, врагу такое не пожелаешь. Но она же спасла нам обоим жизнь. Ничего не бывает просто так, ты сам говорил. Если в чем-то ты не видишь смысла — надо просто подождать. И картинка прояснится.
Бегин на секунду прикрыл глаза.
— Я уже думал об этом. Если включить логику, то все правильно. Это логично и математически правильно. Как в уравнении. Но легче как-то не становится. Внутри то же самое. Одна чертова пустота.
Рябцев помолчал. А потом пристально посмотрел на Бегина.
— Я знаю, что ты сделал.
— О чем ты?
— Помнишь, когды мы сидели в баре около конспиративной квартиры. Мы еще надрались тогда, как собаки. Ты мне рассказал про свою жену. Как она умерла.
— И что?
— На меня тогда это большое впечатление произвело. — Рябцеву было нелегко говорить. — Не каждый день такое слышишь… Я потом проверил все. Чисто любопытство, знаешь. Я в архивах нашел информацию о том деле. Тех двоих, которые убили твою жену и чуть не убили тебя — их ведь установили почти сразу. Они были членами банды, по которой ты работал. Дорожной банды. Убивали таксистов, а тела сжигали. И те двое… Один из них был бритоголовым, да? Точнее, не бритоголовым даже, а просто лысым — у него какая-то болезнь была, волосы не росли. Он в розыске до сих пор. Уже десять лет о нем нет вообще никакой информации. Как испарился. А второй, главарь той банды — у него были золотые зубы. Кличка Фикса. Его труп нашли через полтора года. В лесу. Его сожгли заживо. Облили бензином и сожгли. Только по зубам его и смогли опознать… — Рябцев сделал паузу. — Это ведь ты? Ты все-таки нашел его. И отомстил за жену. Да?
Бегин не ответил. Все эти дни он лежал на больничной кровати, смотрел в потолок и думал. Больше ему ничего не оставалось. Бесконечное копание в прошлом сводило с ума и вызывало головную боль, о существовании которой он за последние десять лет успел позабыть.
— Хочу, чтобы ты знал, — подал голос Рябцев. — Я бы тоже так сделал. Ты поступил правильно. Эта сука заслуживала смерти. Ты ведь винишь себя в этом, да? Все эти годы? Что не уберег жену. А потом — что сделал это, потому что должен был, но это все равно терзает тебя и не дает покоя. Я угадал?
Бегин вздохнул, но это прозвучало, как стон.
— Володя, я не хочу об этом говорить.
Тот понимающе кивнул.
— Пойду я, наверное. Мне сказали, 15–20 минут, не больше. Так что не буду засиживаться. Ты отдыхай, поправляйся. Я завтра забегу. Тебе принести что-нибудь?
Бегин покачал головой. Он старался не смотреть на Рябцева. Тот понимал, почему, и не задавал вопросов.
У двери Рябцев обернулся.
— Мир это и белое, и черное, и серое, — хмуро покачал головой Рябцев. — Выдерни один слой — и мир уже не будет миром. В сером слое живем все мы, обычные люди. Мы серые — в нас одинаково намешано и черного дерьма, и белого мармелада. В белом слое живут, наверное, идеалисты, святые и психи. Ты жил в черном. И жил там слишком долго. Поверил, что все катится к чертям. Все висит на токой нитке в ожидании большого п… деца. Но не будет никакого большого п… деца. Сдохнем мы, сдохнут все, кого мы знаем. Придут новые поколения, или все человечество вымрет к чертовой матери, а венцом творения станут тараканы и обезьяны. Жизнь будет продолжаться. Только без нас. И жизни плевать, что мы о ней думаем. Мы для нее никто. А ты, дружище… Ты слишком долго смотрел в пропасть, вот что я тебе скажу. И сам не заметил, как эта пропасть стала частью тебя. Может быть, в этом и есть послание, которое мир пытается до тебя донести. Пора возвращаться.
* * *
Силовики тянули несколько дней. Сначала с Нестеровым снова поговорил Расков — и убедился, что тот не собирался отступать от своего ультиматума. На следующий день Нестерова вызвали в допросную, где его ждал следователь из Следственного Комитета, который уже несколько раз допрашивал арестованного — фамилия следователя была Мальцев. Он обстоятельно и подробно распросил Нестерова обо всем, что тот сказал в ходе допросов ранее. Еще раз поинтересовался условиями Нестерова, при которых тот согласен пойти на сделку.
Нестеров повторял одно и то же — и Раскову, и Мальцеву. Он был готов назвать имена и обрисовать всю схему — по крайней мере, ту ее часть, о которой ему было известно. Но лишь при условии, что его проведут по программе защиты свидетелей государственного обвинения. С обязательной охраной на время следствия и суда. И с гарантией, что после приговора над уцелевшими членами банды и их истинными руководителями, которых согласится назвать Нестеров, ему позволят исчезнуть. Новое имя, новый адрес, новая жизнь.
В этот вечер, сидя в одиночной камере изолятора и уплетая нехитрый ужин, который принес конвоир и просунул в узкое оконце в металлической двери его казенного пристанища, Нестеров думал, куда он поедет. Он был на самом деле готов назвать имя. Это было правильным. Потому что взамен он получал свободу.
