Я уже уходил, когда в приемную за мной следом вышел Щербаков.
— Алексей. Хотел сказать… Сочувствую, что так вышло. И если я могу чем-то помочь в поисках Сережи или информации о том, что с ним случилось, — Щербаков был чертовски деликатен. — В общем, хоть как-то поспособствовать или помочь. Обращайтесь ко мне.
Он протянул визитку. Я принял карточку. На ней были его рабочий и сотовый телефоны. Я был удивлен. В ответ на мой немой вопрос Щербаков вздохнул:
— Это ведь я согласился отпустить Сережу в эту поездку. Если бы я знал, что так повернется…
— Согласился? — прищурился я. — Что это значит?
— То и значит. Сергей сам вызвался поехать. Даже настаивал. Сказал, что он с огромным удовольствием поедет и развеется.
Я был озадачен. Это многое меняло.
2
— Зачем?
— Что — зачем?
— Зачем тебе смотреть вещи Сергея? Что ты хочешь там найти?
Я терпеливо вздохнул, глядя на отца. Он стоял на пороге бывшей детской комнаты, где мы с Сергеем выросли. Стоял, словно цербер, охранявший запретное царство.
— Если найду, ты узнаешь первый.
— Тебе больше всех надо?
— Отец, если ты о том, что никто ничего не делает, то есть вообще ничего, все только смотрят на свои телефоны, как на волшебные кристаллы, как будто эти телефоны живут собственной жизнью и могут заставить Сергея вернуться и позвонить — то да. Мне надо больше всех.
Отец покачал головой.
— Этим полиция занимается.
— Полиция ни хрена ничем не занимается. Я сегодня был там.
— Знаю. Мне звонили. Сказали, ты скандал устроил, — отец говорил устало, всем своим видом давая понять, как он смертельно устал от моих выходок и от меня самого. — Тебя чуть на 15 суток не посадили. Когда же тебе надоест нарываться. Почему ты не можешь жить как все нормальные люди.
Дулкин, сукин сын.
— Нормальные люди смотрят на свои телефоны и ждут чуда.
— А ты, значит, воюешь против всех? Мир и все люди вокруг ничего плохого тебе не сделали. Вокруг нет врагов. Ты сам свой враг.
Он не называл меня по имени. Я забыл, когда слышал последний раз «Леша» или хотя бы «Алексей» из его уст.
Непроизвольно я снова вздохнул.
— Батя, я только хочу понять, о чем мне пытался сообщить Сергей перед тем, как исчезнуть. Для меня это тоже важно. Он мой родной брат. Хочешь ты это признавать или не хочешь, суть не меняется.
Отец поколебался. И отошел от двери.
В нашей с Сергеем комнате, в которой мы жили, росли, спали, делали уроки и общались все эти годы, все было по-прежнему. Сергей съехал лишь пару месяцев назад. Его вещей было много. И я принялся рыться в них. Я знал, где что лежит. Его книжная полка с книгами. Сергей всегда много читал. Шкаф с его вещами. Из большинства он вырос, но мать не позволяла выбрасывать. Письменный стол с выдвижными ящиками, заполненными всякой всячиной.
Отец пялился в одну точку, погруженный в свои тревоги. Мне было жалко старика. Интересно, было ли ему хоть когда-нибудь жалко меня. Или было вообще хоть что-то из чувств или эмоций, кроме усталого равнодушия. Я отогнал всю эту чушь и спросил, роясь в верхнем ящике стола:
— Дулкин только на меня жаловался, или еще и по делу что-нибудь сказал?
— Они ищут.
— Это его слова?
— Они разослали фотографии по всем городам. Фотографии с описанием.
— Это называется ориентировки.
— Тебе лучше знать.
Я пропустил намек мимо ушей.
А потом открыл второй ящик и нашел кольцо. Квадратная коробочка, обшитая атласной тканью. Я открыл ее. Внутри лежало тонкое красивое кольцо из белого золота. Я медленно опустился на старенькое компьютерное кресло, созерцая блеск благородного металла. Кольцо для Жени.
— Не трогай, — подал голос отец.
— Что?
— Положи на место. Ты его не заберешь.
В голосе отца послышалась решимость, похожая на угрозу. Меня как ледяной водой окатили. Знаете, можно осознавать, что ты неуклюжий, но, когда падаешь и ломаешь ногу — это все равно очень неприятный сюрприз. Так и здесь. Я давным-давно знал, каких мыслей обо мне отец, но слышать подобное последнему намеку было все равно за гранью понимания.
— Ты сейчас серьезно?
— Просто положи.
Я так и сделал. Медленно. Чувствуя, как закипает злость.
— П…ц, — произнес я, не сдержавшись. А ведь я никогда раньше не выражался при родителях. — Это перебор, батя. Это серьезный перебор. Ты думаешь… Ты думаешь, я пришел сюда, чтобы спереть что-нибудь? У собственного брата? За кого, б… дь, ты меня принимаешь?
Отец упрямо набычился. Он тоже сообразил, что момент для разбора полетов подходящий.
— А ты сам себя кем считаешь?
— Ты всю жизнь относился ко мне, как к существу второго сорта. Для тебя в семье было всегда только три человека: ты сам, мать и Сергей. Я был недоразумением, которое путалось под ногами и бесило.
Я ударил в точку. Отец чуть растерялся.
— Не ври.
— А знаешь, я специально бесил тебя, — я распалялся все больше. — Видел все это, поэтому многое делал специально. Знаешь, почему? Даже когда я был сопляком, я понимал — все мы интуитивно понимаем некоторые основные вещи, это в нас прошито — что так относиться к собственному родному сыну нельзя. Ты не представляешь, как хреново осознавать, что ты не нужен родителям.
— Перестань, — его голос хрипел.
— Дослушай меня. Ты мне намекнул, что лучше бы вместо Сергея пропал я. Хочешь правду? Я согласен. Я только за. Сергей был бы с вами, а я не видел бы твоей презрительной рожи. Но факты таковы, что пропал именно Сергей. Так карта легла. И сейчас, здесь и сейчас, перед тобой стоит только один твой сын. Который никуда, уж прости, не пропал. Этого сына ты терпеть не можешь, но это ничего не меняет.
— Хватит.
Теперь я чуть ли не орал, звонко чеканя каждое слово.
— Ни хрена не хватит! Я скорее сдохну, чем что-то возьму у Сергея. У тебя есть не только любимый сын, но и жена. А у меня есть только брат. Он — вся моя семья, которая действительно принимает меня. Можешь ненавидеть меня, вперед. Можешь желать мне что угодно, на здоровье. Меня это перестало задевать уже давно. НО, батя. Оскорблять меня не смей. Считаешь меня чужим — считай, но тогда уж помни, что чужие за оскорбление могут дать в морду. Так что следи за своим поганым старым языком. Я могу проглотить очень многое, но не все.
Я вышел из комнаты и быстро направился к двери. До меня донесся серый голос отца.
— Стой.
