— Здрасте, дядь Ген, — кивнула она Пархомову. Тот посмотрел на нее, и Катя невольно вздрогнула. У Пархомова были дикие глаза загнанного зверя.
— Вернулась, — буркнул папа. — Хорошо.
— Пап, а ты почему не на работе? Сейчас же только…
— Иди в дом, — прорычал он. — К матери.
Было в его голосе что-то жуткое, чужое и незнакомое ей. Что-то, что заставило Катю, не медля, мышкой прошмыгнуть в калитку.
Мама мыла посуду в раковине, подливая себе горячей воды из кастрюли на их старенькой газовой плите. Идиллическая картина, всегда внушающая спокойствие. Но сейчас было видно по отсутствующему виду мамы, что ее мысли далеко отсюда.
— Мам, что случилось? — пробормотала Катя. — Там дядя Гена с отцом, а папа какой-то…
Та тяжело вздохнула.
— Рита пропала. Вчера вечером.
Катя беззвучно ахнула. На экзамене Риты не было, но никто — никто! — почему-то не придал этому значения. Впрочем, у всех голова была занята лишь экзаменами. А у соседей из Ямы — еще и слухами об убийстве Маши, наводнившими поселок за последние два дня.
Катя побежала в дом. Подкралась к окну, стараясь разглядеть папу и Пархомова сквозь складки узорчатой тюли, но так, чтобы они не заметили мельтешащего за окном силуэта.
Отец и Пархомов курили и о чем-то говорили. Пару раз папа похлопал Пархомова по плечу, утешая и подбадривая. До Кати доносился его угрюмый баритон, но слов она разобрать не могла.
А потом показалась Валя с пакетом в руках — там были хлеб, пакет молока и всякая всячина, которая на кухне требовалась ежедневно.
И только тут до Кати дошло, что папа ждал именно их. Он не мог уйти, не убедившись, что обе его дочери вернулись.
Папа что-то заговорил Вале, и Катя увидела, как улыбка сползла с вечно жизнерадостного лица сестры. Жестом он приказал ей отправляться в дом. Бледная Валя закивала и рванула к калитке.
— Что он тебе сказал? — набросилась Катя на сестру.
— В город бежать, — голос Вали дрожал. — За участковым… Ты в курсе про Ритку? Кошмар какой-то вообще…
Катя соображала с трудом, но вспомнила рассказ Риты. Она хвалилась перед одноклассницами на последних школьных танцах — кажется, это было на 8 марта.
— Она с каким-то парнем встречается, — проговорила Катя, удивляясь, как звучит ее голос. Слова застревали в глотке. — Из города. Она вроде после школы хотела с ним на Север ехать. На заработки. Там, говорит, зарплаты высокие, не то, что у нас, и жилье всем сразу дают.
Валя посмотрела Кате в глаза.
— А что, если и ее тоже… Ну, как Машку…
Катя боялась даже подумать об этом. Но Валя тут же отвлеклась, метнувшись к окну, когда увидела там какое-то движение. Катя вместе со старшей сестрой прильнула к оконному стеклу. Они увидели двоих соседских мужиков — из активистов, как и папа. Из тех, кто даже ночью выйдет, чтобы подтолкнуть увязшую в их вечном болоте «Скорую», или потратит весь свой выходной, расчищая снежные заносы у какой-нибудь соседской одинокой старушки.
Они были не с пустыми руками. Один держал изогнутый ломик с зубьями на конце — Катя слышала, это называется монтировка. У второго был топор. Папа кивнул им, и они, все вчетвером, быстро направились прочь.
Катя поняла, куда они направляются в первую очередь. К оврагу, где двое суток назад нашли тело Маши. Мужики пошли проверять самую страшную догадку.
5
— Вы это, куревом не богаты?
Поляков достал купленную утром пачку сигарет, предложил Бобу закурить. По глазам арестанта сообразил, что тот имел в виду совсем другое. Он просил не закурить, а подарить ему энное количество сигарет. Одни эпохи сменяются другими, рушатся и создаются государства, а главной валютой за решеткой были и будут сигареты.
— Можешь забрать пачку, но больше нет, — сказал Поляков и тут же добавил: — Только сначала поговорим.
— Так я все сказал же.
Боба еще пару дней назад поместили в СИЗО. На всякий случай — в одну камеру к агенту, в задачи которого входило узнать, в числе прочего (поскольку постояльцев в камере было много, и практически по каждому второму шла внутрикамерная разработка), все ли Боб поведал операм на допросах. А еще с ним работал следователь. Как знал Поляков, поскольку дело о грабеже около Ямы касалось и его, потерпевший уже опознал Боба, а сам Боб уже написал признание, чтобы показать свое стремление сотрудничать со следствием.
Поляков выложил перед ним три фотографии. Санчес № 1, Санчес № 2 и Санчо.
— Кто из них?
— Чего?
— Ты знаешь, чего. Кто из них?
Боб вгляделся в снимки. И сообразил, о чем речь, увидев на одной из фотографий знакомое лицо.
— Вот, он. Санчес. Все-таки нашли его, да? — Боб шмыгнул носом. — Вы это… Не говорите, что это я его вломил. Мне ж не жить тогда. Не подставляйте, ага? Я ж не барагозю, показание даю, чистуху вон подписал и все такое…
— Санчес настолько крут?
Боб поколебался.
— Не то что крут… Без башки он малость. Ну, то есть, с ним можно сидеть, курить, бухать и базарить за жизнь. Как со всеми. А потом херак… Если ему что-то не понравится — сразу в рожу бьет. И будет бить, пока кровь по стенам не потечет, в натуре. — Боб выдохнул дым, и клубы заплясали над столом камеры для допросов. — Слышал про чувака, которому он так висок проломил. Тот инвалид с тех пор. Прикиньте. А все потому, что Санчесу что-то послышалось. Говорят, когда кажется — креститься надо. Санчес не крестится. Он сразу бьет.
С фото на Полякова смотрело лицо Санчеса, в миру Ивана Васильевича Мохова, и опер понял, что легко может поверить словам Боба. Физиономия Санчеса была изрыта рытвинами и оспинами. Темные сальные волосы, мелко посаженные черные глаза. Опасный тип — не нужно было быть медиумом или мастером человеческих душ, чтобы понять это.
Поляков не водил. Нет, он умел управлять автомобилем и иногда садился за руль служебных машин, когда это было необходимо, но своего железного коня у Полякова не было. Он просто не любил управлять автомобилем. Для кого-то наличие авто было свободой, для Полякова — наоборот — кучей дополнительных обязательств и обременений. Но иногда опер жалел об этом. Например, сегодня. В Промышленном ОВД в 10 утра затевался большой развод с участием даже, по слухам, начальства из городского управления. И до этого времени ему нужно было успеть побывать не только в СИЗО, куда Поляков отправился к восьми часам утра, едва сполоснув помятое лицо и глотнув кофе. Теперь он рассчитывал заскочить и на квартиру, где был прописан Санчес. Справка, которую он захватил вчера в отделе, говорила, что Санчес прописан на Ворошилова.
Это было на другом конце Промышленного, и Поляков поймал такси.
Улочка Ворошилова тянулась вдоль кладбища, одного из четырех городских мест захоронения усопших. Низкие трех и четырехэтажные жилые дома нескончаемой и неровной серой массой тянулись вдоль разбитой, в заплатках, ямах и лужах, узкой улицы, а по другую сторону проезжей части тянулся длинный забор с видневшимися за ним верхушками крестов и надгробий.
