— Готова?
Катя сжала фонарик так, что побелели костяшки пальцев, выставила спасительный прибор перед собой и шагнула в черноту барака.
Луч фонаря лихорадочно метался по стенам и руинам, оставшимся от внутреннего убранства барака, в поисках угрозы. Но никакой угрозы не было. Квадратное помещение с металлическим кухонным столом у заколоченного окна — три кривые горизонтальные полосы тусклого серого света указывали на это — поросший паутиной шкаф и сломанные и сгнившие деревянные табуретки. Ржавый призрак кухонной плитки.
— Дверь, — прошептал Поляков.
Впереди черным прямоугольником виднелась дверь вглубь дома. Катя, стиснув зубы, шагнула туда. Дрожащий луч света выдернул из темноты узкий коридор. Двери, ведущие налево и направо. Заляпанная и перепачканная чем-то черно-белая фотография в рамке. Катя скользнула по ней фонарем и вздрогнула. Там была изображена семья. Мужчина с обветренным лицом и глубоко посаженными глазами. В них словно читалась какая-то тревога. Усталая кудрявая женщина, пытавшаяся улыбаться в камеру. На руках она держала беззубого малыша, которому было не больше года. В колготках, с кривыми ножками, в сандаликах и вязаной кепочке, он тянул в рот пальцы и завороженно смотрел на объектив. Между родителями сидел подросток. Угрюмый, он смотрел исподлобья — как казалось, прямо на Катю — и от его взгляда ей стало страшно.
— Это он, — шепнула Катя.
Сбрасывая с себя оцепенение, которое буквально накатывало волнами, одна за другой, Катя шагнула дальше и посветила фонарем в одну из комнат.
На гвозде на стене комнаты висел натянутый на вешалку-плечики костюм уборщика. Логотип клининговой фирмы на груди. Пятна от чистящих средств на ногах. Катя едва не задохнулась от пронзившей ее мозг мысли. Костюм был новым!
— Уборщик, — процедил Поляков. — Твою мать… Он работает уборщиком. Ты понимаешь?
Катю тихонько потрясывало.
— Что?
— Эта клининговая фирма, — Поляков указал стволом пистолета на логотип. — «Чистюля». Это самая крупная фирма в городе. Уборщики «Чистюли» моют полы в банках, торговых комплексах… В администрации… Понимаешь?
Катя слабо кивнула. Простой уборщик. В памяти всплыли слова консультанта-психиатра из клинической больницы, когда он описывал Кате психологический портрет серийника. «В жизни он неприхотлив. Может заниматься самой обычной деятельностью. Вплоть до слесаря, рабочего». Психиатр почти угадал. Он был уборщиком… И однажды он мог по распределению оказаться на таком объекте, как администрация Южного административного округа. Или мэрия города. Где увидеть юную девушку, решившую проведать отца. Наталью Марфину, дочь главы города.
Катя обвела лучом фонаря погруженную в темноту комнату. У стены, слева от почти наглухо заколоченного окна, стоял расшатанный письменный стол. За ним когда-то учили уроки братья, ставшими самыми жестокими убийцами этого города. Пятно света скользнуло по столу и замерло на предметах, находившихся на них.
Губная помада. Металлическое карманное зеркальце с гравировкой в виде цветка на крыше. Шариковая ручка. Тонкая золотая цепочка с кулоном в виде звездочки. Полупустой флакончик духов. Плетеный кожаный браслет-фенечка. Серебряное колечко. И многое другое из того, что девушки и молодые женщины носят на себе — на шее, пальцах, запястьях — или в сумочках.
— Мамочки, — вырвалось у Кати. — Ты это видишь?
Поляков покачал головой, пораженный не меньше.
— Коллекция. Его алтарь. Иконостас. Вещи убитых девушек. У каждой он забирал какой-нибудь сувенир и приносил сюда…
Катя была напряжена до предела. Она боялась даже дышать. Ей казалось, что она погрузилась под гипнозом — под которым однажды, много лет назад, Катя уже была, когда мама пыталась избавить дочь всеми возможными способами от приступов с провалами памяти — в пучину своих фобий, от которых бежала последние 18 лет, и сейчас стояла в самом сердце страха.
Катя, не отрываясь, смотрела на коллекцию серийного убийцы, тщательно, аккуратно, с любовью расставленную на столе. На этот алтарь падали жалкие жидкие тени серого света, кое-как пробивавшегося сквозь щели в заколоченном окне.
И вдруг по поверхности стола что-то промелькнула. Катя тихо вскрикнула, едва не выронив фонарь. Она обернулась на окно. Узкие щели между досками, за которыми виднелась листва душащих барак в своих жадных объятиях зарослей.
Поляков тяжело дышал рядом, также уставившись на окно.
— Тебе тоже показалось? — прошептал он. В звенящей тишине, царящей вокруг, его голос протрубил в ушах Кати ритуальным шофаром.
— Там кто-то есть, — слабо пробормотала Катя. — Сергей, там есть кто-то.
Поляков посмотрел на нее, стиснул зубы и кивнул.
— Стой здесь.
— Нет!
— Стой здесь!
А сам, обхватив рукоятку пистолета двумя руками, шагнул за дверь.
Катя осталась одна в святая святых убийцы. Ее трясло от ужаса. Она отступила к стене, сжимая фонарик, как дубинку. Катя светила на дверь, и пятно света скакало от дрожи, колотившей Катю. Она лихорадочно смотрела то на заколоченное окно, ожидая, что сейчас в щелях между старыми гнилыми досками промелькнет что-то ужасное, то на дверь. Как загнанный в ловушку зверь.
Где-то далеко скрипнули петли. Поляков шагнул из дому.
Держа пистолет на вытянутых руках перед собой, Поляков скользнул за дверь. Петли снова скрипнули. Поляков озирался, стараясь не дышать, чтобы не пропустить ни малейшего шороха. Но звуки были повсюду. Дождь бил по листьям и по веткам кустов и деревьев, громоздившихся вокруг непролазной влажно-зеленой чащей, чавкал по грязи под ногами, щелкал по капюшону дождевика.
Поляков сбросил капюшон, чтобы лучше слышать. Капли тут же жадно заскользили по его волосам и лицу, заливая глаза. Щурясь, чтобы утопить глаза под надбровными дугами и оградить их от воды, Поляков сделал шаг к углу барака. Выглянул, готовый стрелять. Никого.
Он сделал несколько шагов вперед и вдруг застыл.
Прямо перед ним, на узкой полосе грязной жижи между лесом и черной стеной барака отчетливо виднелся след. Это был отпечаток тяжелого ботинка, стремительно заполнявшийся водой. Дождь размывал края следа, на глазах уничтожая его.
Чтобы не заскулить, Катя до боли закусила губу. Ее пронзила мысль, что прямо сейчас она может провалиться в беспамятство и очнуться здесь, в логове маньяка, не соображая, где она и как оказалась здесь. Только не это! Катя встряхнула головой, насильно загоняя звенящий в каждой клетке ее тела ужас в дальнюю клетку на задворках сознания. Только не сейчас!
Катя прыгнула к столу и схватила шариковую ручку. От мысли, что этот предмет держал — любуясь им и с наслаждением и экстаза вспоминая замученную и растерзанную девушку, которой принадлежала ручка раньше — убийца, Катю передернуло от отвращения и ужаса.
«Соберись!», — мысленно рявкнула Катя и сжала ручку в руке, как нож.
