Накинув халат, Катя робко выскользнула из дома. Осторожно тронула маму за локоть — чтобы не испугать.
— Вали нет больше, — тихо сказала мама.
Катя отшатнулась.
— Ты что такое говоришь вообще? — ахнула она возмущенно. — Как ты можешь так…?! Никто ведь не приходил, да? Мам, нельзя же…?!
Мама ее даже не слушала. Она смотрела вдоль улицы, но глаза не видели ничего.
— Помнишь мой сон? — тихо спросила мама. — С самого рождения Вали мне все время снился один и тот же сон. Перед тем, как она краснухой в детстве заболела. Перед тем, как воспаление легких тогда подхватила. Перед каждой простудой. Всю жизнь мне снился один и тот же сон. Валя, еще совсем крошка, грудничок, у меня на руках. А я иду по полю. И вдруг меня словно толкает что-то. Валя падает. И поле вдруг исчезает, а вместо поля — обрыв. Стою я на краю обрыва и смотрю, Как Валя падает. Но вот она своей крохотной ручонкой умудряется зацепиться за что-то. За траву, или кустик. Я тяну к ней руки, чтобы вытащить, и потом просыпаюсь…
— И что? — непослушным отчего-то голосом пробормотала Катя. — Так сколько раз снилось. И каждый раз обходилось все. Ну мам…!
Та покачала головой, продолжая не видеть и не замечать ничего перед собой.
— Я прикорнула у окна. Минут на пять. Само так вышло. Ждала, думала, переживала, плакала… А потом прикорнула. И снится мне снова мой сон. Все, как всегда. Да только не получилось Валюше зацепиться. Упала она. Кричала и падала вниз… В темноту… Туда, где ничего нет… — мама обернулась на Катю, и девушка вздрогнула, увидев ее безжизненные, красные от бессонной ночи и слез глаза. — Нету ее больше… Я чувствую… Не уберегла дочку…
У Кати в голове все закружилось. Она отшатнулась, чувствуя, что плачет. Закрыла рукой рот, чтобы заглушить всхлипы. А потом бросилась в дом. Хлопнула дверью, вбежала в их с Валей комнату и зарыдала во весь голос, уткнувшись в подушку.
Она плакала, пока подушка не промокла от соленых слез. Потом снова забылась тревожным сном, вздрагивая, просыпаясь от собственных вскриков — и снова проваливаясь в пустоту.
Катя не знала, сколько прошло времени, когда ее разбудили голоса. Закусывая распухшую, бесформенную от слез нижнюю губу, Катя прокралась к окну. И увидела отца. Он шел в окружении мужиков — там были Зиновьев и двое вчерашних гостей — которые обступили отца со всех сторон. Кате показалось, что папа пьян. Но, приглядевшись, она содрогнулась. Бледный, он брел, не видя перед собой дороги, и лишь поддерживавшие его мужики не давали ему упасть. При виде мамы они потупили глаза, боясь встретиться с ней взглядом.
Катя закрыла глаза и опустилась на пол, поджав ноги к груди. Слез больше не было. В голове лишь звенела мысль, с которой Кате предстояло смириться.
Мама была права. Вали больше не было.
А потом все было, как в бреду. Лица соседей и дальних родственников, которых Катя видела раз в 3–4 года и которые вдруг выплыли из небытия. Запах водки, которую по вечерам глушил папа. Тихий плач мамы по ночам. Тиканье часов по ночам, зловещее от того, что его не с кем было разделить — соседняя кровать пустовала. Угрюмые разговоры, прерывавшиеся всхлипываниями и причитаниями. Катю ограждали от них, но она все же расслышала кое-что. Валю нашли на окраине Ямы, около улицы Котова, в низине за гаражами. С выколотыми глазами и ее девичьим лифчиком, обвитым вокруг шеи смертельной петлей. Все это сливалось в сознании Кати в один страшный сон, от которого хотелось проснуться и убежать.
А потом она вдруг ахнула, ясно услышав собственный голос — так бывает, когда ты выныриваешь из речи после погружения и жадно, полной грудью, хватаешь воздух — и открыла глаза. Мрачные люди вокруг. Папа в черном костюме, мама в черном платье и черном же платке. Родители почему-то вдруг постарели лет на пять. Сергей Поляков в сторонке, в черном потертом отцовском пиджаке, который тоже заметно изменился. Катя с растерянной улыбкой озиралась, не понимая, где она и что происходит. Катя заглянула в осунувшееся, бледное, с кругами под глазами, лицо мамы.
— Почему ты в черном? Как будто хоронят кого-то… — тихо спросила Катя.
В царящей вокруг тишине ее услышали все. Катя сразу же почувствовала жгучий стыд, когда три-четыре десятка глаз — кто-то с искренним изумлением, кто-то с осуждением, кто-то с сочувствием — уставились на нее.
— Что? — растерянно Катя скользила глазами по лицам. — А что… Где мы…? Почему я…? Ничего не помню…
Мама схватила ее за руку и склонилась, испуганно глядя Кате в лицо.
— Дочка, что с тобой? Дочка?
— Да что дочка? — изумлялась Катя. — Как мы тут оказались? Где мы вообще? А где Валя?
Папа стиснул ее плечо так, что Катя чуть не вскрикнула. В его глазах застыла такая боль, что Катя замерла с открытым ртом. Вид в один миг — будто Катя проспала в летаргическом сне целую вечность — постаревшего отца отрезвил Катю. Она снова осмотрелась. Сознание возвращалось к ней после чего-то, чего с Катей никогда не бывало раньше. Она увидела кресты и надгробия вокруг и сообразила, что они на кладбище. Стояли полукругом вокруг могилы, в которую трое угрюмых рабочих с помощью веревок опускали тяжелый гроб. Катя, изумленная всем происходящим — не сон ли это? — уставилась на гроб, исчезавший в свежевскопанной яме, а потом заметила лежащий в стороне конусообразный памятник. Катя догадалась, что его поставят на могилу, когда гроб засыплют землей.
На крохотной табличке памятника было высечено имя: «Валентина Алексеевна Мазурова».
В голове Кати взорвался вулкан. Она вспомнила события, предшествовавшие сегодняшнему дню. Пропажа Вали. Тревожная душная ночь. Обескровленное лицо пошатывающегося от горя папы, сжимавшего ее за плечо…
Катя схватила маму за руку и зарыдала.
Она заново пережила смерть сестры.
А дальше снова пошла мутная пелена полусна-полубреда. Поминки. Душные скупые речи. Слезы. Скрип столов и стук ложек. Катя забилась в свою нору, свернувшись калачиком на кровати, и боялась открыть глаза. Она сгорала от страха, потому что даже понятия не имела, что случилось с ней самой. Она полыхала от стыда за сцену, устроенную ей во время похорон. Она боялась будущего, в котором была мрачная бездонная неизвестность, прошлого, в котором были смерти и кровь, и настоящего, в котором ее разрывало на части.
Когда гости разошлись, хмельной папа уселся в летней кухне и курил без остановки, одну папиросу за другой, все это время глядя в никуда. Мама звенела тарелками, подвывая какую-то песенку — заставляя себя мычать ее, чтобы не сойти с ума от клокочущей внутри пустоты.
— Мы уезжаем, — сказал папа.
Мама вздрогнула.
— Что?
— Я найду комнату в городе. Мы уезжаем. Мы больше не будем жить здесь. Где угодно, хоть у черта на куличках, но не здесь… Мы переедем в город. Туда, где много людей. Где квартиры, свет и милиция. Туда, где врачи. Катю надо показать каким-нибудь специалистам.
