— О Господи. Да она самый обыкновенный «синий чулок». Дорогая, ты начинаешь превращаться в…
— Слушай, иди ты, а! Она все-таки лучше, чем те совершенно невменяемые личности, с которыми ты общаешься. И интереснее.
— Ладно, ладно, — недовольно согласился я. — Первый раз вижу таких сумасшедших женщин. Слушай, дорогая, я соглашаюсь только потому, что ты — единственная красавица среди своих благочестивых коллег… звезда, сияющая на фоне всеобщей тупости. Они тебя не стоят.
— Но это мои старые друзья, — как всегда в подобных разговорах, сказала Лелия. — Они на самом деле мне нравятся.
— Отлично! Только давай не будем приглашать к себе и знакомить с родственниками очередную книжную крысу.
— Она не такая. Просто немного скромная. А разве ты сам чуть не пригласил ее к нам, лицемер несчастный? — сказала она, вцепилась мне в плечи и, глядя на меня в упор широко раскрытыми глазами, стала приближать свое лицо к моему. — Скажешь нет?
Мы смачно поцеловались.
— Кто, я? — сказал я, хмурясь. — Ах да. Я пожалел ее. Ладно, в любом случае, она может продолжать оставаться такой же стеснительной… или скучной, как ей хочется, потому что в пятницу у нас будут другие гости.
— Что?
— Фероны. Всей бандой! Будут все, кроме Рейчел.
— О Боже!
— Давай пригласим МакДару, он хоть как-то разрядит обстановку.
— Ладно, только, когда они приедут, не надо впадать в хандру, как ты любишь, хорошо? Я этого терпеть не могу.
— Хорошо, хорошо. По крайней мере будет не так скучно.
Родственнички явились шумной склочной компанией. Не было только Рейчел. Старшая из дочерей, она была наделена родительской любовью в меньшей степени. Рейчел, которая всегда приводила в недоумение мать своей серьезностью и трудолюбием, поддавшись тем же чувствам, что и я, сбежала в Эдинбург. Я всегда чувствовал себя в ответе за нее, ощущал особенную связь с ней, часто ей звонил и писал. Родители разошлись, когда мне еще не было двадцати, и я всегда ощущал, что мать, которая годами пыталась скрасить сильно колеблющимися доходами отца, частнопрактикующего архитектора, деревенское убожество нашего детства, заслуживает покоя на старости лет. Но она, не в силах подавить в себе материнский инстинкт, до сих пор держала на своих плечах груз ответственности за трех великовозрастных отпрысков.
И эти трое в пятницу днем явились на Мекленбур-сквер в микроавтобусе, не задумываясь о том, что я могу быть чем-то занят. Необходимость платить за парковку их сильно удивила и возбудила, и мне, как я и предчувствовал во время бессонной ночи, пришлось бросать из окна однофунтовые монеты, потому что ни у кого не оказалось достаточно мелочи.
— Идиоты, — прорычал я Лелии.
К тому времени, когда, на мое счастье, приехал МакДара, а Лелия из последних сил не давала разгореться старинным взаимным семейным обидам, воздух в квартире уже пропитался запахами «Олд Холборна»
[11]
и чайных пакетиков в лужицах танина на кухонной плите; было сделано несколько срочных звонков, перемежаемых яростными спорами относительно парковки, которые именно я должен был разрешить; пару раз кто-то бегал к машине за подходящей музыкой, после того как наши компакт-диски были просмотрены, отторгнуты и сложены шаткой горкой. Но наконец сочетание вина, правильно падающего света и подходящей бразильской музыки удовлетворило их, так что, когда пришла Сильвия, они уже нежились под елкой, веселый бабский коллектив. Клода, Бетан и Дэн. Трое младших Феронов, вплывающих во взрослую жизнь на плоту собственного исключительного легкомыслия, живущих различными пособиями и уловками. Для меня они были как пришельцы с другой планеты, на несколько лет младше, во много раз безответственнее, но в то же время такие же привычные, как дыхание или биение сердца.
— Спаси меня, — шепнул я Лелии, которая была в яркой узорчатой юбке, новой, как она утверждала, и туфлях на высоких каблуках, которые мне очень нравились. Сделав вид, что, пока никто не смотрит, хочу схватить ее за зад, я заставил ее захихикать.
Сильвия исчезла, появилась снова, чтобы помочь Лелии, и опять стала невидимой, или просто я забыл о ней; МакДара уже битый час разговаривал в моем кабинете по телефону с каким-то американским банком; я остался в одиночестве готовить еду для гоняющих лодыря Феронов, а после предался веселью в компании сестер и собственного чувства привязанности к ним. Каким все-таки озлобленным ублюдком я был! Ведь вся моя жизнь вертелась вокруг закладной, книг и мелочных интересов. В отличие от меня они были свободны как ветер, жили так, как им нравится, в дешевых пристройках и халупах недалеко от нашего «фамильного гнезда», работали от случая к случаю, регистрировались на бирже труда, обирали бедную мать, которая вынуждена была пускать к себе квартирантов, чтобы по доброте душевной помогать им деньгами. Незавидное существование, состоящее из платьев, сигарет «Ризла», копченой семги за последние деньги и пустых депрессивных разговоров по беспроводному телефону. Передо мной открывался новый мир, новый язык, которым разговаривали о «тачках» и «травке», о фестивалях, о «бодуне», о мятных сигаретах, пишущих дисководах, покупках через eBay, о том, как не встретиться с судебным приставом и об инфракрасном слежении. Мне поведали последние слухи о соседях, недалеких фермерах, чьи фамилии я слышал с рождения, и мне показалось, что все мое детство прошло передо мной, как в кино. Я пил вино и хохотал над их несдержанностью, требовал рассказать что-нибудь еще. К нам присоединился МакДара. Умостив свою медвежью фигуру рядом с нами на полу, скрестив ноги, он изо всех сил старался изобразить то, что ему казалось корнским акцентом, прерывал нас на полуслове и требовал объяснить то, что ему было непонятно. Потом мы перебрасывались мандаринами. Сильвия тоже была в комнате, я ее представил, но она оставалась невидимкой, вела себя даже тише, чем раньше. Я забыл о ней, замечал ее лишь в перерывах между выпивками и карикатурными воспоминаниями о Бодмин Муре. Лелия в пылу разговора иногда обращалась к ней, но остальное время она сидела молча.
Я окинул их одним взглядом: плоть и воздух, женщина и привидение.
Лелия разговаривала, нарезая хлеб, переступая с ноги на ногу из-за каблуков, и то и дело бросала на меня взгляды — тончайшие намеки, заряженные иронией, понятной только нам, обещавшие веселье позже, в кровати, когда мы будем обсуждать гостей. Когда дело дошло до скользких тем (деньги, их и мои; неравное участие в ведении домашних дел Феронов; старые обиды и ревность), она снова стала поглядывать на меня, готовая вступить в спор, защищая мои позиции. Раньше мы часто ссорились из-за моих родственников, но встреча с ними лицом к лицу объединила нас. В душе закипела любовь и разлилась по всему сердцу. Я потянулся через весь стол, его край уперся мне в ребра, и прикоснулся к ее руке. Мне нравилась ее простота в общении, я обожал ее доброту.
— Кинь хлеба, Дик, — с ужасным простяцким акцентом прервал мои мысли МакДара.
