— Ты такой же, как я, — говорила она.
— «Я и есть Хитклиф»
[38]
, — поддразнивал ее я.
— «Правда, он носил заурядное имя Ричард»
[39]
, — в тон мне отвечала она.
Она расспрашивала меня про мою жизнь, про детство и про все, что сделало меня таким, каким я был до встречи с Лелией. А потом иногда немного приоткрывала дверь в свою душу: высказывала вслух какую-нибудь мысль, вспоминала какой-то эпизод из детства, говорила, что думает по поводу сочинительства. А я зачарованно слушал, не обращая внимания на визг автобусных тормозов и болтовню на итальянском вокруг (этот язык она немного понимала), словно мне читали увлекательный роман. Голос у нее был такой, что я готов был слушать его вечно. Я упивался ее настроением, ее манерой говорить, ароматом волос, каждым отдельным оттенком гаммы ее запахов и цветов.
Бывало, посмотрит на меня внимательно и начнет говорить вещи, которые мне то хотелось, то не хотелось слышать, как будто вторгается на нашу с ней территорию с объективностью постороннего, отчего я приходил в замешательство и воодушевлялся одновременно.
— Твой голубой начальник… — могла она как бы вскользь начать предложение.
— Что? — удивлялся я, и отвергнутые когда-то подозрения сразу же вспыхивали с новой силой. — Он что, голубой?
— Конечно.
— Откуда ты знаешь?
— Но это же очевидно, — говорила она и совершенно спокойно продолжала затронутую тему, переключившись на обсуждение моей собственной гипотетической гомосексуальности. — Если бы ты был педерастом, ты был бы влюблен в МакДару, — говорила она.
— Ну уж нет. Никогда! — хохотал я в ответ.
— Был бы, был бы. Он бы доводил тебя до безумства, но ты все равно был бы ему предан всей душой.
— Что за бред, Сильвия! — говорил я.
— Он как раз из тех мужчин, которые тебе нравились бы, — продолжала она, подняв одну бровь. — Вечно беспокойный. Возможно, причина тут в том, что ты полуненавидишь своего отца.
— А что, я его полуненавижу? — поражался я.
Или спрашивала сухим тоном:
— А почему тебя так волнует финансовое положение родственников? — Или вдруг заявляла, что я на самом деле намного добрее, чем догадываюсь, или напористее, после чего бралась за мою любовь к морю и парусникам (которая вообще-то ей нравилась) и утверждала, что для меня она — повод как-то отключаться от работы за письменным столом.
— Мне кажется, что ты очень умен, но стараешься этого не показывать, — говорила она. — Изображаешь из себя шута.
— Никогда бы не подумал, — только и мог произнести я в ответ.
— Да. Кого ты этим защищаешь?
По ночам я снова видел перед собой обстановку той удушливой забегаловки или какой-нибудь чистенькой маленькой булочной, где в тот день мы касались друг друга руками. Хэмпстед-хит превратился в данное когда-то обещание, оно высилось надо мной, как некий отвесный скалистый уступ, до которого никак не удавалось дотянуться. Кажется, вот он уже совсем близко, только руку протяни, ан нет, рука натыкается на пустоту, уступ ускользает, как будто уходит в сторону. И тогда я старался как можно быстрее заснуть, ища во сне спасение от чувства вины и супружеского секса.
— Помнишь ту француженку, Сильвию? — одним мартовским утром спросила Лелия.
— Что? — встрепенулся я. — А она что, француженка? — добавил я, чтобы скрыть охватившее меня волнение.
— Ну, частично. Скорее всего, да, — сказала Лелия.
— Ага, понятно, — пробормотал я, чувствуя, как у меня передернуло губы.
— Знаю, знаю, ты не хочешь влазить в наши скучные научные дела и так далее. На днях я ее видела из окна.
Сердце екнуло.
— Я помахала ей, но она меня не заметила.
— Понятно, — повторил я.
— Я тут подумала про нее. Как у нее дела. Я ей когда-то сделала читательский билет в Сенат-хауз.
— Да? — удивился я.
— Да.
— Понятно.
— Она какая-то странная. Вот мне она всегда казалась отшельником, но она упомянула, что живет с кем-то, и я стала воспринимать ее совсем по-другому. Я думаю, она…
— Что? — не смог сдержать волнения я.
Лелия посмотрела на меня. Удивленно вскинула бровь.
— Ну, просто замкнутая какая-то, что ли. Но вовсе не одинокая.
— Но как же… я хочу сказать, не может этого быть, не может быть, чтобы она с кем-то жила! Она ж такая маленькая, бледненькая, у нее наверняка еще ни разу и мужика-то не было. Господи Боже, она… ни разу… она наверняка живет с бабушкой какой-нибудь.
Лелия рассмеялась.
— Да нет, она живет с Чарли. Я, когда узнала, тоже удивилась.
— Так, и чем занимается этот урод? — я уже начинал слетать с катушек.
— Нет, нет, это женщина… соседку ее так зовут.
— Чарли?
— Да. — Тут Лелия нахмурилась. — По крайней мере я так поняла из ее слов. — Она помолчала. — Нет, я думаю… Чарли… А знаешь, может, я и ошибаюсь. Может быть, она просто прикидывалась скромницей и так зовут ее парня. — Лелия пожала плечами.
— Невозможно! — взорвался я. Сердце уже выскакивало из груди.
Лелия опять посмотрела в мою сторону и рассмеялась.
— Ты, похоже, действительно считаешь ее уродиной несусветной? Скучная, забитая девственница, как некоторые мои подруги, да? Я бы не была так уверена в этом.
— Да какая, блин, разница, — я наконец взял себя в руки, стараясь теперь сохранить хоть какое-то подобие спокойствия. — Не знаю я. Мне все равно. Как твои соски? Как тошнота? Давай кофе выпьем.
Вот сука, думал я, выходя на работу. Хитрая лживая потаскушка. Но тут я вспомнил про Хэмпстед-хит, и ноги чуть не подкосились от приступа вожделения, словно ко мне вернулись юношеские привычки: когда меня отторгали, я странным образом возбуждался еще больше. Но я задушил в себе это чувство. Просто решил не поддаваться ему. Эта бесстыжая сучка может проваливать ко всем чертям. В офисе я первым делом взялся заполнять ежедневник. Потом послал по электронке письмо Рену с предложением встретиться в среду вечером. Позвонил старой университетской подруге Катарине и договорился с ней пообедать вместе. Позвонил МакДаре, но он был весь в своих делах, раздраженно прокричал, что перезвонит мне, и бросил трубку. Софи из отдела передовиц предложила вместе пообедать, я не стал отказываться. Потом я рьяно принялся за работу, которая скопилась за последнее время. И все-таки я должен был знать, живет ли Сильвия Лавинь с каким-нибудь похотливым ублюдком, который, трахая ее, нашептывает на ухо скабрезности, или же она снимает квартиру с тщедушным желтокожим хлюпиком, который вывешивает на батарею ее колготки и ноет по поводу счетов за телефон.
