Мне не давали покоя мысли о смерти. Все потому, что отец уже перешагнул эту черту и теперь существовал в форме гранул пепла или вообще полностью испарился, а я, крепенькая живая девчушка, двигаюсь, дышу, ем и возвращаю съеденное природе. Когда мы с Софи-Элен уходили в сад, где она до заката рассказывала о своих любовных переживаниях, мы с ней, как это делают дети, принимались экспериментировать со своими телами: играли в левитацию, в отключение сознания, сначала глубокими вдохами вентилировали легкие, а после надолго задерживали дыхание — до помутнения в голове (только тогда образ отца исчезал). В кустах над бурлящим потоком воды она хриплым голосом рассказывала, как днем Мазарини чуть не задушил ее в момент близости. Даже показывала на мне, что он с ней делал.
— Вот так, вот так, — возбужденно говорила Софи-Элен, прикладывая пальцы к моей шее. Ее круглые глаза казались двумя черными точками, взирающими на меня сверху вниз. Для нее я была всего лишь слушателем, с которым можно поделиться впечатлениями о том, что было пережито за день, pis-aller
[40]
. Мы возбуждались все больше и больше, задерживая дыхание и заставляя себя терять сознание на несколько секунд, погружаясь при этом в полную, абсолютную темноту, повторяя их с Мазарини эксперименты. Боль от удушья медленно растворялась в звездном небе.
На следующее утро Софи-Элен, как всегда, исчезла со своим другом, оставив меня в одиночестве. Редкий косматый экземпляр, пойманный и посаженный в клетку в белом городе. Моя ванная в доме Мазарини, вместе с архипелагами пятен и картами трещин, в бамбуковом утреннем свете превратилась в Африку. В тенях притаились охотники в пробковых шлемах. Я услышала шаги Мазарини и Софи-Элен, поднимающихся по лестнице. Меня снедала ревность. Иногда я плакала. Мне хотелось выследить их, накинуть на них сеть, сделать чучела и поставить пылиться на полку, чтобы при свете дня взять себе кусочек того удовольствия, которое они переживали. Мне нужно было, чтобы он оценил меня по достоинству, чтобы он посмотрел на меня.
Днем мать ушла. В коридоре на столике я увидела нераспечатанный пакет с рентгеновскими снимками, которые привезли для нее из Жьена. С одного из лестничных пролетов послышался возбужденный шепот. Я спряталась за дверь. Когда они, оживленно разговаривая, прошли по коридору и стали подниматься по другой лестнице, я осторожно выглянула и посмотрела на них. Оказалось, что они совершенно голые. Софи-Элен была выше, грудь — два маленьких конуса. Когда мой взгляд скользнул по Мазарини, я увидела плоскую грудную клетку и узенькое расщепление на месте соединения ног, как у бесполой куклы. Я смотрела до тех пор, пока два почти одинаковых тела скрылись за углом.
Мазарини был девочкой. Шок, вызванный этим открытием, был настолько сладким и одновременно отвратительным, что навсегда засел у меня в голове. Я часто вспоминала об этом, живя обычной жизнью. По-моему, мне всегда хотелось самых обычных вещей. Или я заставляла себя хотеть обычных вещей, опасаясь возможных неудач. Я бы никогда не смогла стать актрисой, как некоторые из той группки счастливых девочек, которые заправляли делами в нашей школе, у которых были и отцы — телевизионные продюсеры, и контракты с домами моделей, и дома в Суффолке. Я бы никогда не стала адвокатом-криминалистом или врачом, в особенности врачом. Конечно же, я мечтала о карьере, но не то что из кожи вон не лезла, чтобы пробиться в какой-то одной области, но даже и не задумывалась о том, чтобы выбрать конкретное направление. Пожалуй, несмотря на то что тогда такие мысли были не в моде, мне больше всего хотелось иметь дом, дом, в котором жили бы я, мужчина, который не умрет у меня на глазах, и наш ребенок.
Все свое время я проводила за книгами, мечтая о том, какой я буду уверенной в себе и умной и что однажды, когда настанет час, я встречу своего единственного. И когда после стольких ошибок я повстречалась с Ричардом, ощущение было такое, что на следующий день после нашего знакомства как раз перед обедом я вдруг поняла, что встретила свою любовь. Уверенность была такой твердой, что я не сомневалась ни секунды.
— И у тебя было это, и у меня было это, — всегда повторял Ричард. — Не забывай об этом, невеста.
Впервые мы увидели друг друга на катере. Потом мы называли его «Корабль любви», хотя его настоящее название (написанное полувыцветшей краской на носу) — «Гленкора». Это название я никогда не произносила вслух (даже при Ричарде), чтобы не сглазить любовь. Это случилось рано утром в Норфолке, в городке Блейкни, под доисторическим небом, рядом с кустом критмума. Мы сели на один и тот же катер, который вез желающих посмотреть на колонию тюленей. Но ни его, ни меня тюлени на самом деле не интересовали: я тогда пыталась забыться после неудачного романа, а его всегда тянуло к себе море. В тот день он собирался днем взять напрокат скоростную моторную лодку и воспринимал эту морскую прогулку как небольшую разминку.
Я тогда еще встречалась с археологом по имени Пол, который к тому времени уже перестал быть мне интересен. Слава Богу, прошлым вечером он в местном пабе наелся креветок сомнительного качества, так что в тот день у меня появился отличный повод избежать его домогательств. Ричард попал туда в командировку, которую выпросил у себя на работе в отделе путешествий. Его престарелая актриса не вылазила из отеля. Он случайно попал на тот катер. Если бы тогда Пол не заказал креветок, а Ричард не подошел к окну, мы бы с ним так никогда и не познакомились. Позже он рассказывал, что в то утро лежал в кровати в своем номере и думал, как бы склонить свою подругу к утреннему сексу, но унылый рассвет и крики ловцов устриц заставили его подойти к окну. Он увидел катер, покачивающийся на волнах у причала (образ, волновавший его с детства). Быстро побрившись и кое-как одевшись, он вышел на пристань. Однако он чуть не опоздал к отплытию, потому что, ощутив морские запахи, принесенные бризом, захотел сесть на берегу и поесть крабов. Случись так, он бы отправился на экскурсию с совсем другими людьми. Я сидела на скамье в самом конце палубы одна, поэтому видела, как, когда канат соскальзывал с причальной тумбы, в последнюю секунду на палубу запрыгнул Ричард Ферон, запыхавшийся, с растрепанными волосами. Он засмеялся, когда катер оторвался от пристани с легким толчком.
Повернулся ко мне.
— Можно сесть рядом с вами? — обратился он ко мне.
— Садитесь, — разрешила я.
Он сел.
— Спасибо, — поблагодарил он и добавил: — Мне не понравился вид вон тех спортивных костюмов, но очень хотелось бы укрыться от холодного ветра с юго-запада.
Нахмурившись, он бросил взгляд на неприветливый серый горизонт. На нем были потертые вельветовые брюки и бесформенный плащ, на фоне которого его глаза казались голубовато-зелеными, хотя, как я заметила позже, были в них и серый оттенок, и бронза. В ту минуту они показались мне ужасно красивыми.
— Посмотрите только, — сказал он. — Весь Чизвик здесь.
— А я думала, Патни
[41]
, — отозвалась я.
