— А где ты работаешь? — спросила я первое, что пришло в голову.
— Дома, — ответила она. — Мою докторскую работу курируют в Эдинбурге, но я переехала сюда, в Лондон.
— Ну и как работается на дому?
Она немного помедлила с ответом.
— Ужасно!
— Почему?
— Я просто с ума схожу оттого, что приходится постоянно находиться в одном и том же месте и работать, работать, — сказала она все тем же взволнованным голосом. — Мне кажется, жизнь не должна быть такой. Это одна из форм помешательства. Мне нужны люди. Я выхожу из дому и иду работать в кафе только ради того, чтобы избавиться от этого чувства.
Я представила себе Ричарда, каким я его застаю дома врасплох по пятницам в разгар дня, когда он все еще шатается без дела по квартире, в халате, злой и раздраженный, с всклокоченными волосами; или же как он смотрит «Соседей», на коленях крошки овсяных хлопьев, доведенный до бешенства отвращением к самому себе, как жалко пытается оправдать свою инертность сказками про засорившиеся раковины или зависший компьютер.
— Но ты могла бы работать в библиотеке… Это прекрасное место. Я имею в виду университетскую библиотеку, в Сенат-хауз.
— Но как? Я же не студентка университета.
— Я могу оформить тебе карточку читателя.
— О! — воскликнула она, глядя прямо на меня таким взглядом, будто я сделала ей бесценный подарок.
— Я могу сказать, что ты — одна из моих студенток.
— Как… О, это было бы так здорово. Спасибо, — горячо сказала она.
Опять надолго замолчали. Я попыталась придумать, что бы такого еще сказать или спросить.
— Где ты выросла? — спросила я.
— Да так, повсюду.
Я подождала продолжения.
— Во Франции?
— Я какое-то время ходила во Франции в школу.
— В какую?
— Это была американская школа.
— Ну да, — сказала я. — А воспитывалась ты тоже здесь?
Она покачала головой. Когда она повернулась, я уловила исходящий от нее запах, запах дорогого мыла, миндально-молочного, которое легко впитывается в кожу и навевает мысли о старых домах.
— А… семья? — спросила я и сразу же почувствовала, что вторгаюсь на опасную территорию, где могу задеть чувства того, кто, возможно, страдает от одиночества. Помедлила. — Есть у тебя семья?
— Нет, нету… — ответила она.
— О, — понимающе кивнула я.
Она промолчала.
— Ты должна зайти к нам, — сказала я. — То есть… это никак не связано с… — неуклюже добавила я.
— Буду очень рада, — вежливо сказала она.
— Заходи на следующей неделе. Скажем… — я достала свой ежедневник. — В пятницу я свободна. В пятницу сможешь?
— Думаю, да, — согласилась Сильвия. Она сидела, плотно сжав колени, прямые волосы, доходившие до подбородка, казались почти безжизненными, что делало ее похожей на неразговорчивую школьницу-француженку. — С удовольствием зайду к вам. Спасибо.
— Отлично. Заходи.
Комната наполнилась звуками светской болтовни, смехом и перезвоном бокалов.
— Все-таки тебе нехорошо, — сказала она. — Меня это беспокоит. — Ее тихий голос успокаивал.
— Я просто устала.
— На тебе лица нет. Мне кажется, я понимаю, отчего это, — сказала она и улыбнулась.
Я смутилась.
— Понимаешь?
— Думаю… да! — Она продолжала улыбаться.
— Действительно. — Сердце взволнованно зачастило.
— Иногда я это определяю сразу.
— Что ж…
— Можете сказать, права я или нет… когда увидимся в следующий раз, — сказала она и повернулась ко мне. Совершенно неожиданно, перед тем как встать, она поцеловала меня, и я сразу же почувствовала желание довериться ей, рассказать этой незнакомке, о чем я еще несколько недель не буду говорить даже родной матери.
Она положила руку мне на плечо.
— Мне пора идти, — на прощание сказала она.
На щеке еще чувствовался поцелуй, на плече ощущалось прикосновение ладони. Я приложила руку к животу и обвела комнату глазами, пытаясь найти Ричарда, мне хотелось, чтобы он был рядом со мной, чтобы он отвез меня домой.
5
Ричард
«Меня обижали, унижали, презирали, но во мне осталась способность ненавидеть, дар такой же редкий, как ум, данный мне от природы, и я соберу в кулак всю ненависть, когда настанет время спасаться. Я пробовала быть хорошей; корпела над вышиванием, готовила подарки, сюрпризы. Я так старалась, чтобы у матери со мной не было проблем, но все оказалось напрасным.
В то утро я почувствовала, что в ней что-то изменилось: в глазах появился едва заметный огонек; садясь, она держалась прямо и аккуратно, в ту секунду я поняла, что враг пришел. Туго стянутые шнуры на корсете матери скоро будут распущены, слуги начнут друг другу шикать, будет нанята няня. Меня швырнут в угол, и на этот раз начнется голод».
«Какого черта?» — подумал я. Что это за муторная писанина? Я щелкнул на «Ответить» и написал: «Отвали».
Несколько секунд смотрел на иконку «Послать», потом нажал. Послание полетело в эфир. Я усмехнулся, собственная грубость все еще вызывала у меня удовольствие, подогреваемое старым страхом наказания. В детстве я всегда выходил победителем в играх на выполнение желаний. Ожидание возможного наказания, которого я в душе ужасно боялся, лишь подстегивало меня, заставляло идти на самые отчаянные поступки, отчего опять же в душе я испытывал неимоверное удовольствие. Даже когда я вырос, мое суперэго, обтесанное учителями, иногда заставляло меня идти на риск.
Единственным человеком, который не пытался нас приструнить, была мать. Воспитывая пятерых беспокойных детей, не имея ни приличного заработка, ни перспектив, она благодаря своей доброте и ангельскому терпению видела в наших «подвигах» повод лишний раз улыбнуться, и за это я любил ее еще сильнее, какое бы расстояние или время нас ни разделяло. Она одна была для меня неизменной величиной, старым другом. Теперь рядом со мной была еще и Лелия, но она не так терпимо относилась к моим припадкам глупости. Я знал, что должен благодарить судьбу за то, что они обе были в моей жизни.
Несколько минут я не отключался от сети, ожидая ответа. Ничего.
— О Боже… совсем забыла, — сказала Лелия, заглянув в свой ежедневник, который лежал открытым на столе. — К нам должна прийти Сильвия… ну, та девушка… я пригласила ее в гости в пятницу.
— Зачем? — удивился я.
— Просто захотелось.
— Но зачем?
— Она мне понравилась. Мне показалось, что ей не с кем проводить время и мы могли бы подружиться, вот и все.
