Заведующий наш, Иван Федорович, от этого духа прямо смысл жизни потерял. Ходит и нюхает.
– Кажись, – говорит, – братцы, разит?
– Не токмо, – говорим, – Иван Федорович, разит, а прямо пахнет.
И запашок, действительно, надо сказать, острый был. Прохожий человек по нашей стороне ходить даже остерегался. Потому с ног валило.
И надо бы эту бочечку поскорее увезти куда-нибудь к чертовой бабушке, да заведующий, Иван Федорович, мнется. Все-таки денег ему жалко. Подводу надо нанимать, пятое, десятое. И везти к черту на рога за весь город. Все-таки заведующий и говорит:
– Хоть, – говорит, – и жалко, братцы, денег, и процент, – говорит, – у нас от этого ослабнет, а придется увезти этот бочонок. Дух уж очень тяжелый.
А был у нас такой приказчик, Васька Веревкин. Так он и говорит:
– А на кой пес, товарищи, бочонок этот вывозить и тем самым народные соки-денежки тратить и проценты себе слабить? Нехай выкатим этот бочонок во двор. И подождем, что к утру будет.
Выперли мы бочку во двор. Наутро являемся – бочка чистая стоит. Сперли за ночь капусту.
Очень мы, работники кооперации, от этого факта повеселели. Работа прямо в руках кипит – такой подъем наблюдается. Заведующий наш, голубчик Иван Федорович, ходит и ручки свои трет.
– Славно, – говорит, – товарищи, пущай теперь хоть весь товар тухнет, завсегда так делать будем.
Вскоре стухла еще у нас одна бочечка. И кадушка с огурцами.
Обрадовались мы. Выкатили добро на двор и калиточку приоткрыли малость. Пущай, дескать, повидней с улицы. И валяйте, граждане!
Только на этот раз мы проштрафились. Не только у нас капусту уволокли, а и бочку, черти, укатили. И кадушечку слямзили.
Ну, а в следующие разы спорченный продукт мы на рогожку вываливали. Так с рогожей и выносили.
1926
Пасхальный случай
Вот, братцы мои, и праздник на носу – Пасха православная.
Которые верующие, те, что бараны, потащат свои куличи святить. Пущай тащат! Я не потащу. Будет. Мне, братцы, в прошлую Пасху на кулич ногой наступили!
Главное, что я замешкался и опоздал к началу. Прихожу к церковной ограде, а столы уже заняты. Я прошу православных граждан потесниться, а они не хотят. Ругаются.
– Опоздал, – говорят, – черт такой, так и станови свой кулич на землю. Нечего тут тискаться и пихаться, – куличи посроняешь.
Ну, делать нечего, поставил свой кулич на землю. Которые опоздали, все наземь ставили.
И только поставил, звоны и перезвоны начались.
И вижу, сам батя с кисточкой прется.
Макнет кисточку в ведро и брызжет вокруг. Кому в рожу, кому в кулич – не разбирается.
А позади бати отец дьякон благородно выступает с блюдцем, собирает пожертвования.
– Не скупись, – говорит, – православная публика! Клади монету посередь блюдца.
Проходят они мимо меня, а отец дьякон зазевался на свое блюдо и – хлоп ножищей в мою тарелку.
У меня аж дух захватило.
– Ты что ж, – говорю, – длинногривый, на кулич-то наступаешь?… В пасхальную ночь…
– Извините, – говорит, – нечаянно.
Я говорю:
– Мне с твоего извинения не шубу шить. Пущай мне теперь полную стоимость заплатят. Клади, – говорю, – отец дьякон, деньги на кон!
Прервали шествие. Батя с кисточкой заявился.
– Это, – говорит, – кому тут на кулич наступили?
– Мне, – говорю, – наступили. Дьякон, – говорю, – сукин кот, наступил.
Батя говорит:
– Я, – говорит, – сейчас кулич этой кисточкой покроплю. Можно будет его кушать. Все-таки духовная особа наступила…
– Нету, – говорю, – батя. Хотя все ведерко на его выливай, не согласен. Прошу деньги обратно.
Ну, пря поднялась. Кто за меня, кто против меня. Звонарь Вавилыч с колокольни высовывается, спрашивает:
– Звонить, что ли, или пока перестать?
Я говорю:
– Обожди, Вавилыч, звонить. А то под звон они меня тут совсем объегорят.
А поп ходит вокруг меня, что больной, и руками разводит.
А дьякон, длинногривый дьявол, прислонился к забору и щепочкой мой кулич с сапога счищает.
После выдают мне небольшую сумму с блюда и просят уйти, потому, дескать, мешаю им криками.
Ну, вышел я за ограду, покричал оттеда на отца дьякона, посрамил его, а после пошел.
А теперь куличи жру такие, несвяченые.
Вкус тот же, а неприятностей куда как меньше.
1926
Сильное средство
Говорят, против алкоголя наилучше действует искусство. Театр, например. Карусель. Или какая-нибудь студия с музыкой.
Все это, говорят, отвлекает человека от выпивки с закуской.
И действительно, граждане, взять для примеру хотя бы нашего слесаря Петра Антоновича Коленкорова. Человек пропадал буквально и персонально. И вообще жил, как последняя курица.
По будням после работы ел и жрал. А по праздникам и по воскресным дням напивался Петр Антонович до крайности. Беспредельно напивался.
И в пьяном виде дрался, вола вертел и вообще пьяные эксцессы устраивал. И домой лежа возвращался.
И уж, конечно, за всю неделю никакой культработы не нес этот Петр Антонович. Разве что в субботу в баньку сходит, пополощется. Вот вам и вся культработа.
Родные Петра Антоновича от такого поведения сильно расстраивались. Стращали даже.
– Петр, – говорят, – Антонович. Человек вы квалифицированный, не первой свежести, ну, мало ли в пьяном виде трюхнетесь об тумбу – разобьетесь же. Пейте несколько полегче. Сделайте такое семейное одолжение.
Не слушает. Пьет по-прежнему и веселится.
Наконец нашелся один добродушный человек с месткома. Он, знаете ли, прямо так и сказал Петру Антоновичу:
– Петр, – говорит, – Антонович, отвлекайтесь, я вам говорю, от алкоголю. Ну, – говорит, – попробуйте заместо того в театр ходить по воскресным дням. Прошу вас честью и билет вам дарма предлагаю.
Петр Антонович говорит:
– Ежели, – говорит, – дарма, то попробовать можно, отчего же. От этого, – говорит, – не разорюсь, ежели то есть дарма.
Упросил, одним словом.
Пошел Петр Антонович в театр. Понравилось. До того понравилось – уходить не хотел. Театр уже, знаете, окончился, а он, голубчик, все сидит и сидит.
– Куда же, – говорит, – я теперича пойду, на ночь глядя? Небось, – говорит, – все портерные закрыты уж. Ишь, – говорит, – дьяволы, в какое предприятие втравили!
