Первый раз зевнула – ничего. Второй раз зевнула во всю ширь – аж все зубы можно пересчитать. Третий раз зевнула еще послаще. А военный, который наискось сидел, взял и добродушно сунул ей палец в рот. Пошутил. Ну, это часто бывает – кто-нибудь зевнет, а ему палец в рот. Но, конечно, это бывает между, скажем, настоящими друзьями, заранее знакомыми или родственниками со стороны жены. А этот совершенно незнакомый. Фекла Тимофеевна в первый раз его видит.
По этой причине Фекла Тимофеевна, конечно, испугалась. И, с перепугу, поскорей захлопнула свой чемодан. И при этом довольно сильно тяпнула военного за палец зубами.
Ужасно тут закричал военный. Начал кричать и выражаться. Мол, палец ему почти начисто оттяпали. Тем более что палец совершенно не оттяпали, а просто немного захватили зубами. И крови-то почти не было – не больше полстакана.
Началась легкая перебранка. Военный говорит:
– Я, – говорит, – ну, просто пошутил. Если бы, – говорит, – я вам язык оторвал или что другое, тогда кусайте меня, а так, – говорит, – я не согласен. Я, – говорит, – военнослужащий и не могу дозволить пассажирам отгрызать свои пальцы. Меня за это не похвалят.
Фекла Тимофеевна говорит:
– Ой! Если бы ты мне за язык взялся, я бы тебе полную кисть руки оттяпала. Я не люблю, когда меня за язык хватают.
Начала тут Фекла Тимофеевна на пол сплевывать, дескать, может, и палец-то черт знает какой грязный, и черт знает за что брался, – нельзя же такие вещи строить – негигиенично.
Но тут ихняя дискуссия была нарушена – подъехали к Ленинграду. Фекла Тимофеевна еще слегка полаялась со своим военным и пошла на Щукин.
1928
Научное явление
Давеча у нас в Гавани какая интересная история развернулась.
Иду по улице. Вижу – народ собирается около пустыря.
– Что такое? – спрашиваю.
– Так что, – говорят, – странное подземное явление, товарищ. Не землетрясение, нет, но какая-то подземная сила народ дергает. Нету никакой возможности гражданам вступать на этот боевой участок, около этой лужи. Толчки происходят.
А тут ребята дурака валяют – пихают прохожих до этого опасного участка. Меня тоже, черти, пихнули.
И всех, которые вступают, отчаянно дергает. Ну, прямо устоять нет никакой возможности, до того пронизывает. Тут один какой-то говорит:
– Скорей всего это кабель где-нибудь лопнувши – ток сквозь сырую землю проходит. Ничего удивительного в этом факте нету.
Другой тоже говорит:
– Я сам бывший электротехник. Давеча я сырой рукой за выключатель схватился, так меня так дернуло – мое почтение. Это вполне научное явление, около лужи.
А народу собралось вокруг этого факта много.
Вдруг милиционер идет.
Публика говорит:
– Обожди, братцы. Сейчас мы его тоже втравим. Пущай его тоже дернет.
Подходит милиционер до этого злополучного участка.
– Что, – говорит, – такое? Какое такое подземное явление? А ну расходись…
И сам прет по незнанию в самый опасный промежуток. Вступает он ногами на этот промежуток, и вдруг видим – ничего, не дергает милиционера.
Тут, прямо, в первую минуту население обалдело. Потому всех дергает, а милицию не дергает. Что такое? Неужели наука дает такую курскую аномалию в своих законах?
Милиционер строгой походкой проходит сквозь весь участок и разгоняет публику.
Тут один какой-то кричит:
– Так он, братцы, в калошах! Резина же не имеет права пропущать энергию.
Ничего на это милиционер не сказал, только строго посмотрел на население, скинул свои калоши и подошел к луже. Тут у лужи его и дернуло!
После этого народ стал спокойно расходиться. А вскоре прибыл электротехник и начал ковырять землю.
А милиционер еще раз, когда народ разошелся, подошел без калош до этого участка, но его снова дернуло.
Тогда он покачал головой, дескать, научное явление, и пошел стоять на свой перекресток.
1928
Кошка и люди
Печка у меня очень плохая. Вся моя семья завсегда угорает через нее. А чертов жакт починку производить отказывается. Экономит. Для очередной растраты.
Давеча осматривали эту мою печку. Вьюшки глядели. Ныряли туда вовнутрь головой.
– Нету, – говорят. – Жить можно.
– Товарищи, – говорю, – довольно стыдно такие слова произносить: жить можно. Мы завсегда угораем через вашу печку. Давеча кошка даже угорела. Ее тошнило давеча у ведра. А вы говорите – жить можно.
Председатель жакта говорит:
– Тогда, – говорит, – устроим сейчас опыт и посмотрим, угорает ли ваша печка. Ежели мы сейчас после топки угорим – ваше счастье – переложим. Ежели не угорим – извиняемся за отопление.
Затопили мы печку. Расположились вокруг ее.
Сидим. Нюхаем.
Так, у вьюшки, сел председатель, так – секретарь Грибоедов, а так, на моей кровати, – казначей.
Вскоре стал, конечно, угар по комнате проноситься. Председатель понюхал и говорит:
– Нету. Не ощущается. Идет теплый дух, и только.
Казначей, жаба, говорит:
– Вполне отличная атмосфера. И нюхать ее можно. Голова через это не ослабевает. У меня, – говорит, – в квартире атмосфера хуже воняет, и я, – говорит, – не скулю понапрасну. А тут совершенно дух ровный.
Я говорю:
– Да как же, помилуйте, – ровный. Эвон, как газ струится.
Председатель говорит:
– Позовите кошку. Ежели кошка будет смирно сидеть, значит, ни хрена нету. Животное завсегда в этом бескорыстно. Это не человек. На нее можно положиться.
Приходит кошка. Садится на кровать. Сидит тихо. И, ясное дело, тихо – она несколько привыкшая.
– Нету, – говорит председатель, – извиняемся.
Вдруг казначей покачнулся на кровати и говорит:
– Мне надо, знаете, спешно идти по делу.
И сам подходит до окна и в щелку дышит.
И сам стоит зеленый и прямо на ногах качается.
Председатель говорит:
– Сейчас все пойдем.
Я оттянул его от окна.
– Так, – говорю, – нельзя экспертизу строить.
Он говорит:
– Пожалуйста. Могу отойти. Мне ваш воздух вполне полезный. Натуральный воздух, годный для здоровья. Ремонта я вам не могу делать. Печка нормальная.
А через полчаса, когда этого самого председателя ложили на носилки и затем задвигали носилки в каретку «скорой помощи», я опять с ним разговорился.
