Он был в таком же виде, как и всегда. Он был красивый и чудно одетый, и черные усики оттеняли его лицо. Он поморщился, когда меня увидел. Но он не узнал меня. Мое лицо было разбито и в крови, платье разодрано, и вся я была грязная и выпачканная, как черт.
Он сказал улыбаясь:
– Фи, полковник. Ну как можно так. Что за методы…
Он вытащил из кармана батистовый носовой платок и бросил мне, чтоб я вытерла лицо. Я не стала этого делать. Я боялась, что он меня узнает. И тогда мое вранье о Бунакове окончательно обнаружится. Я сидела на лавке, закрыв лицо руками.
Полковник сказал:
– Это красная. И я в этом совершенно уверен… Наше положение столь напряженно и тревожно, что я немного понервничал.
Ротмистр Цветаев сказал:
– Ты знаешь, меня назначили начальником контрразведки в Ялту. Сейчас еду… А что касается нашего положения, то оно хуже, чем ты думаешь… Я сейчас от Кутепова. Тот взбешен и в ужасном виде… Как страшно все это, Пирамидов! Какой жуткий исторический момент. Мы, крошечная кучка цивилизованных людей, отступаем под натиском мужицких войск… Мы пока держимся на маленьком полуострове… Но сколько это может продолжаться…
Полковник сказал:
– Я тоже думаю, что наша судьба решена. Да, мы – последние римляне. Мы последний оплот цивилизации. Дальше – мрак и средневековье. Хорошенький момент, черт возьми.
– Кажется, пришло возмездие, – сказал ротмистр Цветаев.
И он снова повторил фразу, которую я слышала от него: «Деды ели виноград, а у нас оскомина».
У меня вертелось на языке возразить этим офицерам. Мне хотелось сказать о новой, прекрасной цивилизации, которую несет трудящийся мир. Мне хотелось сказать: да, господа, пришло возмездие, пришел час расплаты за все беды, за все несчастья, которые терпел народ от своих притеснителей, от своих бар и помещиков.
И хотя я сама тогда была не слишком-то подкована в этих вопросах, но мне захотелось им сказать, как они ошибаются в своих воззрениях.
Но я, конечно, не посмела ухудшить свое положение. Моя жизнь принадлежала не мне. И поэтому я молчала. Хотя меня раздирали слова и я еле сдерживалась, чтоб молчать.
Полковник Пирамидов крикнул вестового. Потом пришел какой-то офицер, которому Пирамидов шепотом отдавал длинные приказания.
Этот офицер сказал мне: «Идемте».
И мы вышли из помещения.
24. Неожиданное избавление
Через полчаса они со мной разыграли весьма некрасивую комедию. Они разыграли сцену расстрела. Они хотели выпытать от меня то, что я от них скрывала. Они подумали, что перед дулом винтовки я непременно упаду духом и тогда им во всем покаюсь.
Они отвели меня в какой-то сад и там поставили к дереву. И скомандовали: «Пли!»
А перед этим они сказали, что помилуют, если я им признаюсь. Причем они били меня плетью и шомполом, чтоб я им все сказала. Они меня били по плечам и по спине.
И я молча сносила эти удары.
Я рассчитывала, что если я сейчас признаюсь, то тогда-то уж непременно мне будет крышка. И поэтому, когда они задавали вопросы, я снова настаивала на своем, хотя под конец я уже теряла силы и сознание. Я еле стояла от боли, негодования и страха смерти.
Они мне сказали, наведя на меня винтовки:
– А ну, произноси свое последнее слово. Уж теперь-то тебе все равно крышка.
Я им ответила:
– Свое последнее слово я вам уже сказала. Но если тем не менее вы меня теперь все же решили пристрелить, то вы есть подлые негодяи. И это есть самое наипоследнее мое слово, произнесенное в этом мире.
Они страшно поразились моему упорству. Я видела, как они пожимали плечами и недоумевали, и я уж не знаю, что они подумали. Они выстрелили в меня поверх головы. И я упала. Я думала, что я убита или ранена. Но оказалось, что не то и не это. И они меня снова отвели в подвал и там бросили.
Первые два дня я, откровенно скажу, лежала почти без движения. Я не прикасалась даже к еде и только пила воду.
Но потом мне стало лучше. Я, сколько возможно, привела себя в порядок. И тогда почувствовала такой прилив энергии, что мне захотелось убежать.
Я попробовала раскачать камень у подвального окошечка. Он не поддавался моим усилиям. Но я не теряла надежды.
Вдруг я увидела, что кто-то на оконце положил ветку винограда.
Это меня удивило. И я подумала – неужели среди тигров нашлась мягкая душа?
Так или иначе, я скушала этот виноград. И снова стала готовиться к побегу.
Но вот кто-то из офицеров подошел к подвалу и мне сказал:
– Выйдите наверх, мне надо с вами поговорить… А если вы так слабы, что не можете подняться, то я вам помогу.
Меня рассмешили эти слова. И я, забывши о своем надуманном положении, сказала:
– Мерси, я не нуждаюсь в посторонней помощи. Это ваши офицерские дамы не могут обходиться без поддержки, а я, – говорю, – еще чувствую себя довольно порядочно.
Однако я слишком понадеялась на свои силы. И когда я вышла из подвала и очутилась в саду, у меня так голова закружилась, что я чуть не упала. Но я не хотела перед своим врагом показать свою слабость. Это было не в моих привычках. И, чтобы скрыть свое головокружение, я нагнулась и сорвала два каких-то цветочка.
Офицер сказал:
– На вас приятно глядеть – какая вы здоровая, энергичная и сильная женщина. Другую совершенно бы подломила вся история, подобная вашей. А вы вышли из подвала и стали цветы собирать как ни в чем не бывало. Эта живость меня восхищает до последней степени.
Я говорю:
– Если вы, господин офицер, решили мне тут делать комплименты, то я удивляюсь, что вы избрали такой момент. Лично, – говорю, – мне не до этого.
Офицер, засмеявшись, сказал:
– Мне и эти ваши резкие слова весьма нравятся, и они находят отклик в моем сердце. Они опять-таки показывают вашу большую моральную силу.
Тогда я с удивлением посмотрела на моего собеседника.
Я увидела перед собой офицера лет тридцати. Это был тот самый офицер, который хотел ко мне подойти, когда меня вели в подвал. Он был белобрысый и некрасивый. У него были маленькие свинячие глаза и физиономия одутловатая и нездоровая, со шрамом на щеке.
Он сказал:
– Если говорить откровенно, то я наблюдал за вами все эти дни. Я не скрою от вас, вы мне понравились с первого же момента. Вы мне напомнили мою жену, которая бросила меня в Киеве… Она была вроде вас, такая же сильная и непреклонная. И я единственно уважаю в жизни – это силу и здоровье. Все остальное меня не волнует… Я сам крестьянский сын, сын полей и природы… Но что вы видите в настоящий момент перед собой? Я дня не могу прожить, чтобы не заправиться кокаином. И без этого я весь развинченный и в таком виде, что вы бы удивились… Да, я где-то потерял свою силу, но я продолжаю восхищаться, когда это вижу у других.
