В этом споре мы не будем участвовать. Мы отказываемся как полностью отрицать ортодоксальную традицию, так и в чем-то с ней соглашаться. Правдоподобно, что китайская цивилизация уходит корнями в глубокую древность; возможно даже, что ее история представляет собой определенную непрерывность; возможно и то, что Китай – или по меньшей мере часть этой страны – обладал в далекой древности некой однородностью. Но как быть с традиционалистской теорией, претендующей на объяснение всей истории китайской цивилизации? Эта теория настаивает, что китайское общество было совершенным при возникновении, когда основатели национальной цивилизации проявляли свою святость. Нет сомнения, что не может быть недавним изобретением представление, согласно которому государь, лишь соблюдая обряды, в состоянии упорядочивать нравы и цивилизовать мироздание. Чувствуется, однако, что речь там идет об уже очищенном идеале. А ведь как раз желательно было бы узнать историю его зарождения. Но для ортодоксального учения этот идеал есть данность, факт изначальный. Исходя из него, в большей степени объясняют, чем излагают, исторические факты. Все документы были либо восстановлены, либо переработаны учеными эрудитами. А они признают традиционные данные лишь в той мере, в какой они выглядят соответствующими духу системы. В этих условиях какая-либо настоящая исследовательская работа стала бы невозможна, не будь одного обстоятельства: системно выстраивая или перестраивая свою историю, китайцы рассуждают и выражают свои мысли только с помощью освященных временем формулировок и в рамках их традиционных классификационных рубрик. При условии, что эти формулировки и эти рубрики оторваны от системы, из них можно извлечь положительные сведения. Из этих-то фактов – и только из них – можно извлечь крупицы истории китайского общества.
Сразу же становится очевидным, что эти данные образуют фрагментарные документы и их нельзя увязать с какой-либо хронологией.
Вся работа заключается, таким образом, в их классификации. После их классификации становится возможным соотнести их с различными общественными кругами. И тогда остается определить эти круги. Чтобы приступить к работе, совершенно необходимо применить регрессивный метод.
Из непосредственных документов мы знаем о классах людей образованных и об имперской знати. Образованные и чиновные люди занимали в имперском Китае то же место, что и феодальная знать в удельном Китае. Она известна только по тем сведениям, которые было угодно нам сообщить людьми образованными. Но они прибегали к традиционным выражениям, чтобы рассказать о знати. Они их истолковывали на свой лад. Однако же их все-таки можно уяснить и понять, какой смысл вкладывался в эти формулы самой феодальной знатью. Таким же образом можно действовать, нисходя от императора к удельному феодалу. Но в этом случае переход от одной формулировки к другой более непосредствен. С помощью такого непрерывного продвижения можно в конце концов проникнуть очень далеко и под чрезвычайно архаичными формами увидеть, какой некогда была власть государя. Эта власть определяется формулами, в которых заключено поистине мифологическое начало. Иной раз их можно сблизить с родственными обрядовыми жестами: их совокупность позволяет выявить верования и даже непосредственные обстоятельства, сделавшие возможным возникновение княжеств и личной власти. С другой стороны, иные темы, главным образом поэтические, позволяют описать деревенскую среду, где сложились некоторые из важнейших верований и где находится основание как власти, присущей политическому вождю, так и власти, присущей главе семьи. Таким-то путем, с помощью средства, которое заключается в соотнесении с правильно определенными социальными слоями рубрик и выражений, в которых запечатлены китайские верования, удается очертить в политическом и семейном порядке двоякое параллельное развитие, которое объясняет вызревание конституционного и частного права.
Если описанные с помощью взятых у древней традиции формул общественные слои могут быть правильно расположены друг над другом, то это бесспорно и очевидно только потому, что в китайском обществе руководящая роль последовательно переходила от одного слоя к другому. Та же самая мысль высказывается, когда говорится, что знать империи стала наследницей феодальной знати или ее сменила. Такое утверждение отнюдь не предполагает, что феодальная знать исчезла, как только знать империи стала играть аналогичную ей роль в жизни нации. Есть шансы, что при династии Хань в Китае оставались объединения феодального типа. И напротив, возможно, что до наступления имперской эпохи в Китае существовала отличная от феодальной знати разновидность аристократии, члены которой больше напоминали чиновников, чем вассалов. Во всяком случае, определенно можно сказать, что в эпоху, изображенную в «Чунь цю» и даже позже, крестьянские нравы оставались примерно такими же, как во времена, когда в деревенских общинах, представлявших наиболее активную часть китайского общества, вырабатывались представления, которые основатели княжеств должны были позаимствовать и преобразовать в момент совершения революции, из которой вырос феодальный Китай. Но тогда руководящая роль и творческая активность перешли к вождям и их верным соратникам. Поэтому мы изучим различные круги, в которых происходило формирование китайской цивилизации, в тот момент, когда им принадлежала творческая роль. И нас больше будет заботить судьба их творений, чем их собственная судьба. Можно было бы по праву оправдать данный метод. Но достаточно дать почувствовать, что он и на самом деле неизбежен. Не существует иного средства определить различные общественные слои, как только рассмотрев верования или технические приемы, которыми они обогатили эту цивилизацию.
Ясно, что развитие в том виде, в каком оно поддается описанию, приобретает вневременной характер, ибо в нем ничто не начинается и ничто не завершается к определенной дате. Оно также начинает выглядеть схематично, поскольку ничто не позволяет выявить его особенности в деталях и сказать, были ли у него приливы и отливы и, если здесь они происходили быстро, а там медленно, какой была причина, которая в том или ином крае замедляла или ускоряла развитие.
Пока что стала бы обманом любая претензия на географическую или историческую точность, и в еще большей степени – на точность этнографическую. Больше того, множественность и разнообразие возможных влияний делают любое предположение скорее вредным, чем полезным. И все же одну гипотезу я изложу, но исключительно в плане изучения и еще потому, что она довольно близко примыкает к важному факту. Дело в том, что, как бы глубоко в даль веков мы ни заглядывали, китайская цивилизация представляется сложной цивилизацией. Вместе с тем с начала периода датируемой истории центр этой цивилизации находится в пограничье двух окраинных областей – области лёссовых плато и области наносных долин. Не представляется невозможным, что подъем собственно китайской цивилизации объясняется контактом двух главных (не говорю первобытных) цивилизаций, из которых одна была бы цивилизацией террасного земледелия и культуры проса, а вторая – цивилизацией риса и низинных земель. Может быть, первая привносила влияния степей, а другая – морей. Исторические традиции отчасти подкрепляют это предположение. О племенах чжоу, которые вроде были могущественны на китайском западе и поддерживались варварами Запада, рассказывают, что в глубокой древности они жили в пещерах; их предком и божеством был Бог Проса. Их соперники, племена инь, боролись с ним, опираясь на варваров бассейна реки Хуай. Они заселяли болотистые земли вдоль побережья восточного моря. Потомки инь, князья дома Сун, как и другие князья Востока, сохраняли отношения с этими варварами. С другой стороны, кажется определенным, что цивилизация Восточного Китая наряду с собственными чертами представляла определенное единство. Сексуальные нравы там были более свободными. Там существовала проституция гостеприимства и определенные обряды кровных союзов.
