Когда автобус въехал в пригород столицы, с меня сняли последние бинты и наконец-то накормили по-человечески, а не глюкозой и аминокислотами внутривенно. Я обнаружил, что вполне себе уверенно стою на ногах и на память о моих приключениях в пустыне у меня осталась только старая кожа, слезающая со спины и рук. Одна купель — и не останется ничего.
Ничего, что мог бы заметить посторонний наблюдатель, а изменения внутри меня вряд ли можно выявить каким-либо прибором.
После обеда появился камердинер. Да, в этом автобусе предусмотрены даже кухонька для повара-виртуоза и места для пяти душ обслуживающего персонала, это не считая шести посадочных мест для тяжеловооруженных гвардейцев-штурмовиков. А также кабинет на две персоны, хозяина и секретаря, комната для отдыха и обедов и спальня. При этом места персонала также раскладываются в спальные. Ну и мой медблок приплюсовать. И все это — на двух этажах десятиколесного монстра.
Конечно, когда такой, с позволения сказать, экипаж, посылают за шестнадцатилетним пареньком — тут недолго и крупной шишкой себя почувствовать, правда, я отлично понимаю всю подноготную. Я сызмальства ее понимал, и она мне, разумеется, не нравилась. Пока отец был жив, жизнь была прекрасна, по моим меркам, конечно. Я знал, что он не даст меня в обиду — и он не дал.
Но теперь его уже нет. На душе горько, когда я вспоминаю его: то ли Реджи тоскует по отцу, то ли Куроно сочувствует бывшему владельцу своего нового тела.
Камердинер помог мне облачиться в рубашку, брюки, туфли и сюртук, как будто я не мог сделать этого сам. В какой-то мере подобная забота оправданна: мне предстоит своеобразное торжественное мероприятие, хотя знакомство со своей новой «семьей» я бы так не назвал. В принципе, пока отец был жив, я часто бывал в доме Сабуровых и с моими здешними двоюродными братьями и сестрами вполне себе ладил. Ну не то чтоб ладил — просто при наличии такого братца, как Томас, можно считать, что я ладил с любым человеком, кому никогда не хотел разбить голову бронзовой статуэткой.
Но теперь я иду туда не как гость, увы.
Конечно, для меня ничего глобально не изменилось: из младшего сына одного дома я стал младшим сыном другого. Но стоит мне прикрыть глаза — и я вижу картины той, другой жизни, чья бы она, эта жизнь, ни была. Вижу разрушенный послевоенный Токио, и я, тринадцатилетний мальчик Такаюки, иду по нему в поисках работы и пропитания. Нищета — это жутко, и можно только порадоваться, что я как Реджи Рэмм никогда ее не знал.
Но вместе с тем я никогда не знал, что такое свобода.
Автобус катит по улицам в зеленой волне: система опознавания в кабине водителя взаимодействует с автоматическими светофорами, сообщая им, что едет транспорт особы благородного сословия, которую негоже заставлять ждать. Я с любопытством смотрю в окно: все это в общем-то мне знакомо, я ведь в этом городе родился и вырос, но возникает чувство, словно воспоминания замылены и неясны, и только когда взгляд падает на какое-то строение, площадь, скульптуру — воспоминания о предмете очищаются, обретают четкость.
Вот и Заречье, часть пригорода, застроенная роскошными усадебными комплексами аристократов, а также всем необходимым для их жизни и быта. Среди простолюдья ходят слухи, что здесь в самой последней школе для лишенных Дара детей самых бедных дворян — даже унитазы золотые или как минимум позолоченные. На самом деле это полнейшая выдумка, однако она более-менее точно отражает здешнюю дороговизну и шик. В забегаловках готовят лучше, чем в ресторанах для простолюдья, школьного учителя без научной степени не встретить, и на автостоянках служащие в настолько шикарных ливреях, что какой-то африканский королек, из тех, кому свартальвы позволили остаться на троне, по сей день облачается в одну из подобных ливрей по большим торжествам.
Само собой, что район закрытый, попасть сюда могут только жильцы, гости и обслуживающий персонал. Обычного человека полицейская охрана завернет на входе, а кто проскользнет и попадется охране какого-нибудь Дома — ну, пусть пеняет на себя. Так что большинство баек о Заречье — от закрытости.
Автобус притормозил на повороте, чуть поднатужившись, выбрался на горку и въехал в широко открытые стальные ворота.
Вот я и «дома», чтоб его.
Я вышел из автобуса и в сопровождении камердинера двинулся по дорожке к особняку.
Камеры у входа открыли передо мною двери — значит, я уже в базе данных. Предусмотрительно.
Камердинер проводил к холлу. Там, за дверью, меня уже ждут, по старой аквилонской традиции — глава Дома и все остальные члены семейства из тех, которые в данный момент в усадьбе. Мы не виделись с ними с тех пор, как отец умер и дядя Вольфар Рэмм полностью исключил все мои контакты с Сабуровыми, то есть уже пять лет, и это будет фактически знакомством заново, потому что они помнят меня только одиннадцатилетним мальчиком. Как разыграть партию? По правилам? В тартарары правила, в них для таких, как я, ничего хорошего не прописано.
Я сам удивился этой мысли и даже ужаснулся тому, что задумал. Точнее, ужаснулся прежний я, робкий слабый малыш, а тот, новый Реджинальд, прошедший пустыню смерти, только улыбнулся. Да, я по-прежнему слабак, которого можно перешибить соплей, но если вдуматься, то сила — она не в кулаке начинается. Недаром самурайская пословица гласит: «Одержи победу, готовя ее, и только потом, если надо, дерись». Кулак — лишь вспомогательное средство на случай, если противник не понимает, что проиграл, по-хорошему. Во многом моя судьба будет определена тем, как я себя представлю, входя в клетку с хищником, показать страх или слабость — приговор.
А меня ждет этих хищников целая свора.
Я дождался, пока камердинер отворит передо мною дверь, и шагнул вперед.
Большой зал, в котором напротив двери стоит длинный стол. По центру восседает патриархально-монументальный мужчина лет шестидесяти с виду, хотя на самом деле ему далеко за семьдесят — Александр Сабуров-старший, мой дед по матери. Слева и справа — Николас и Александр-младший, мои дяди, подле них — тети, дальше по старшинству в обе стороны — мои двоюродные братья и сестры. Удобная традиция так встречать: сразу видно, кто есть кто.
Делаю два шага вперед вместо положенных по этикету трех и останавливаюсь.
— Здравствуйте, дедушка. И вы будьте здравы, родственники.
По эмоциям на лицах хорошо виден произведенный эффект: у старших мужчин — любопытство и интерес, у женщин — скорее непонимание и возмущение.
Ну еще бы, я ведь не поклонился в пояс, как полагается, и даже головы не склонил. Хотя это стоило мне почти нечеловеческого усилия, но я выдержал, подбадривая себя тем, что для мастера Куроно это был бы вообще пустяк. Конечно, он — сильнейшая личность, легенда в своем мире, а я — слабак… Но Сабуровы этого не знают.
Мой выпад дед принял шутя, даже не поморщился. Хорошо, что по традиции он говорит первый, как глава Дома, а все остальные молчат, таким образом в этом испытании у меня пока только один противник, иначе было бы куда тяжелее.
