— Да…
Я в ответ покачал головой:
— Нет, Горди, не станешь. Тебе не позволят. Мне намекнули, что не дадут житья, если я не соглашусь учить имперских псов. И никого не волнует наше с тобой мнение. А мне мои принципы не позволяют согласиться. Я слишком гордый и принципиальный, я всю свою жизнь выбирал своих учеников сам и не учил недостойных…
— Ты о чем?! — удивилась Гордана. — Когда это ты успел еще и учеников набрать?
И тогда я понял, что проболтался.
— В общем… Скажем так, я помню свою предыдущую жизнь. Жизнь воина в другом мире, похожем на этот. Я не паренек, только-только ставший на ноги, а давным-давно сформированная личность, пронесшая свои принципы и кодекс чести сквозь десятилетия. Я не приму предложения императора и если не уеду — то рано или поздно попытаюсь убить его. Мне не оставляют другого выбора.
Я поднялся, положил под чашку купюру.
— Так что прощай, Гордана Ковач, мне было действительно приятно водить с тобой дружбу. — Тут я отодвинул полу куртки и показал ей рукоять заткнутого за пояс пистолета. — Так что если ты все же информатор ИСБ — не забудь предупредить тех, кто поедет меня ловить, что живым я не дамся и заберу с собой стольких, скольких смогу. Пусть знают, что эта охота будет смертельной.
Когда я взялся за рюкзак, Горди спросила:
— И что ты собираешься делать дальше?
Я улыбнулся в ответ.
— Почему ты спрашиваешь? В мои намерения не входит облегчать ИСБ задачу.
— Ты дурак! Я и не собиралась! Слушай… я могу тебя довезти до границы.
— Не-не-не. С некоторых пор я опасаюсь твоих водителей.
— Я без водителя! У меня права есть, ты не знал?
— В шестнадцать-то лет можно управлять машиной?
Гордана фыркнула:
— А смысл не разрешать водить машину тому, кто имеет сертификат водителя бронетехники и умеет управлять танком и броневиком?
Вот тут уже у меня глаза на лоб полезли.
— Ты умеешь управлять танком?!
— Делов-то, ездила на полигон и освоила в две недели. В четырнадцать лет, кстати. Правда, только самыми новыми, у которых есть цифровая панель механика-водителя, потому что в старых мне не хватает силы переключать коробку передач. Так что я сейчас сама за рулем.
— Спасибо, но твоя машина — с маячком. Могут заподозрить, что как-то далеко ты за покупками уехала. До границы переть на сотке в час — это только к утру доедешь.
Горди вздохнула.
— Ну это смотря в какую сторону собрался ты сам. У меня в Загорье есть дальняя родня, от которых, собственно, и пошла ветка аквилонских Ковачей. А Загорье — это на границе с Маажентой. Я могу поехать туда, ни у кого не вызывая подозрений.
И я согласился.
* * *
Вечером мы остановились в мотеле, назвавшись вымышленными именами, причем, когда я попытался взять себе вторую комнату, Горди спросила:
— А зачем нам две комнаты?
Я не стал возражать. Вторая медовая ловушка? Я готов. А если не ловушка — что ж, Горди теперь знает, что мы расстанемся, так что моя совесть чиста.
Часом позже, когда мы лежали, обнявшись, она сказала:
— Мне так жаль, что ты уезжаешь. А еще жаль, что ты все время был таким неприступным.
Я вздохнул.
— Насильно мил не будешь, Горди. И страны это касается в полной мере.
— Печально, когда собственная родина не мила…
— Ты даже не представляешь себе как. Я все еще люблю мою родину из прошлой жизни, а в этой моя родина обошлась со мной слишком жестко. Я помню, как в прошлой жизни мои соотечественники добровольно садились в летающие машины, набитые взрывчаткой, чтобы упасть с неба на врага…
— Это невозможно!
— Что невозможно? Летающие машины?
— Я про смертников-добровольцев. Хотя машины, летающие аки ангелы… Удивительная мысль.
— Это-то как раз было возможно. Я бы и сам сел, если б не был тогда слишком мал… Но вот сейчас я думаю: а согласились бы те люди отдать свою жизнь по приказу? Отдать ее в дар добровольно, из любви к родине — это одно. Но любили бы они родину, которая посылала бы их на смерть приказом? Полагаю, что страна, творящая произвол против своих граждан, не заслуживает любви. Клетка, даже золотая, — все равно клетка. Если ты и я не вправе распорядиться собственными жизнями — мы с тобой оба в клетке.
Наутро мы поехали дальше. Впереди, в ста километрах, — граница, ста пятьюдесятью южнее — Храм Слезы Господней.
— Сверни к храму, — попросил я.
— Зачем? Ты же не в паломничестве?..
— Бегство бегством, а долги надо возвращать.
Мы доехали до моста через ущелье, за ним — храм в десяти километрах.
— Я выйду тут, Горди. Спасибо, что подвезла. Береги себя.
Гордана притормозила у обочины и вытерла глаза, я внезапно понял, что она вот-вот заплачет.
— Ты тоже береги себя. Ты мне хотя бы напишешь?
— Обязательно.
Она прильнула ко мне, а я еще несколько минут не находил в себе сил отстранить ее и выйти из машины.
Но мы не могли сидеть так вечно. Я взялся за рюкзак, ступил в придорожную пыль и помахал Гордане на прощанье. А потом еще долго не сходил с места, глядя ей вслед.
И вот ее машина скрылась за горизонтом, будто бы символизируя полный разрыв с моей прошлой жизнью. Точнее — с прошлой жизнью Реджинальда. Моя — прямо передо мною, и все теперь в моих руках.
Я вынул из рюкзака трос, пристегнул его, закрепив за дерево у самого обрыва, и спустился в ущелье. Среди всякого добра, припасенного в «паломничество», было и кое-какое альпинистское снаряжение. Оно мне весьма пригодилось, так как тропинки под мост с этой стороны я не нашел. Зато на той стороне я нашел вполне себе подходящий подъем, в самых крутых местах обработанный рукой человека для большего удобства: монастырь в старину очень зависел от горных родников. И если они пересыхали, монахам приходилось ходить по воду за десть километров к ущелью, по которому и по сей день бежит довольно резвый поток. Это я узнал из сети, и мой план базировался на том, что подъем я найду. Был у меня и запасной план — установить тросы с двух сторон ущелья, но не понадобилось.
Затем я заложил тротиловые заряды под средней опорой. Мост — всего лишь метров двадцать — опирается на тонкие каменные колонны. Я знал, что для подрыва стального троса маломощной шашкой ее надо разделить на две части и прикрепить к тросу с двух сторон, для колонны, надо думать, принцип тот же. Воткнул электродетонаторы, детонаторы подсоединил к таймеру, установил на двадцать минут — ничего сложного, стремный усатый тип, у которого я купил все это добро, детально разъяснил мне, как им пользоваться.
