— Ей сделали аборт, — почти утвердительно произнес Дронго. — Я даже знаю, что там были показания к этой операции, о которых вы не хотите говорить.
— Любопытно. — Юлий Лазаревич снова поправил очки. — Это она вам рассказала?
— Нет, догадался. Женщина была больна и сама обратилась к вам с просьбой сделать ей аборт. Верно?
— Я не могу говорить на подобные темы.
— Тогда скажу я. Дело в том, что следственный комитет и прокуратура имеют право затребовать всю документацию по операции Монаховой. Тогда будет легко установлено, что ей был сделан аборт. Об этом никто не знал, так как вас попросили не разглашать подобные обстоятельства. А следователь Вавилов ими не очень интересовался. Он уточнил, что женщина потеряла ребенка в тот самый день, и сразу уехал. Правильно?
— Можете задать вопросы вашему следователю. Он действительно был у нас.
— Но не догадывался, что это был аборт, — настаивал Дронго. — Вы пошли на это, так как ваша пациентка сдала положительный тест на реакцию Вассермана, говоря проще, на сифилис.
— Кто вам рассказал? — мрачно осведомился врач.
— Она узнала об этом еще на ранней стадии и приняла решение об аборте, — продолжал Дронго. — В тот день женщина почувствовала себя особенно плохо. Когда ее привезли к вам, вы дали согласие на аборт, так как уже знали о ее болезни, которая могла передаться ребенку.
Фейшелевич помолчал, затем снова поправил очки и сказал:
— Если вы все так четко знаете, то почему пришли ко мне? Ищете подтверждение своей версии? Или что-то иное?
— Мне нужно было точно узнать.
— А вы представили себе состояние молодой женщины, у которой погиб супруг? Она должна была рожать ребенка, возможно, уже зараженного ужасной болезнью. Я был категорически против аборта. Но Монахова настаивала. Нам пришлось пойти на это, так как, согласно указаниям нашего министерства, в подобных случаях пациентка имеет право сама выбирать, как ей стоит поступать. Что еще вас интересует?
— Вы ничего не сказали об этом следователю Вавилову?
— Он не спрашивал, вот я и не сказал. Не считал возможным распространяться на подобную тему. У женщины такое несчастье плюс эта болезнь. Я дал согласие.
— Понятно, — печально произнес Дронго. — Извините меня, Юлий Лазаревич, за то, что отнял у вас время. Мне важно было установить истину. — Он поднялся.
Фейшелевич тоже встал и спросил:
— Я могу дать вам совет?
— Разумеется.
— Вы намного моложе меня. Хочу вас предупредить, что Монахова сейчас в таком положении, что ее лучше не трясти. Сразу две трагедии!.. Возможен любой нервный срыв. Вы меня понимаете?
— Думаю, что да. Спасибо вам. Извините еще раз за то, что я был так настойчив. — Дронго вышел из кабинета.
Фейшелевич вспомнил, что так и не увидел документов своего гостя. Доктор успокоил себя тем, что посетитель хорошо знал следователя Вавилова и наверняка был из правоохранительных органов. Но чувство некоторой досады у него все равно осталось.
Поэтому он позвонил Тамаре Георгиевне и сказал:
— Извините, что вас беспокою. Сегодня у меня был другой следователь, который знает о вашей болезни и аборте.
— Как его звали? — спросила женщина.
— Не знаю, — растерянно ответил Юлий Лазаревич. — Я не спросил его имени. Такой высокий представительный мужчина. Широкоплечий, подтянутый, лысоватый.
— Я знаю, о ком вы говорите, — сказала Тамара. — Не беспокойтесь. Он частный эксперт, проводит параллельное расследование. Все в порядке, Юлий Лазаревич, не волнуйтесь.
— Спасибо. А то я немного нервничал, — сказал доктор, попрощался и положил трубку.
Дронго вышел из больницы, и тут позвонил его телефон. Это был Гайдаев.
— К сожалению, свидетель Вавилова оказался пустышкой, — сообщил Леонид Леонидович.
— В каком смысле?
— Он живет в соседнем доме и уверяет, что видел пистолет в руках Хасмамедова. Но ему уже за восемьдесят. Он не очень хорошо видит даже в очках. Вавилов, конечно, его подготовил, убедил в том, что в руках Хасмамедова могло быть оружие. Но свидетель не смог определить конкретный пистолет. Просто Вавилову нужны были показания одного из соседей, чтобы утвердить свою версию.
— Представляю, как он теперь злится. Судя по всему, Вавилов хочет как можно быстрее посадить Хасмамедова в тюрьму и готов ради этой цели найти любого свидетеля.
— Я не буду обсуждать с вами подобные версии, — быстро сказал Гайдаев.
— Да и не нужно. Это лишь мое предположение. А насчет Солагашвили все проверьте. Я думаю, он не лгал. Леван действительно задушил Милу в состоянии аффекта, что значительно облегчает его вину.
— Мы все проверим, — заверил его следователь. — Но завтра я все равно сдам дело. Больше затягивать невозможно. Я уже сказал об этом Хасмамедову. Он тоже должен понимать, что его адвокат обязан приложить все силы, чтобы оправдать своего клиента или добиться для него минимального срока. Хотя сделать это будет достаточно нелегко.
Дронго попрощался со следователем, убрал телефон в карман, взглянул на Эдгара Вейдеманиса.
— Придется вечером нанести визит госпоже Монаховой, — сказал он. — Поедем вместе. Будешь ждать меня в машине. Мне нужно с ней переговорить.
— Узнал что-то новое?
— К сожалению, да. Лучше бы не узнавал! — в сердцах произнес Дронго.
— Даже так?
— Да. Сейчас думаю, что завершу это расследование, возьму билет и навсегда уеду к Джил и детям в Италию. Буду наслаждаться жизнью обычного рядового пенсионера.
— Слишком рано, — возразил Вейдеманис. — Тебе еще много лет до этой даты.
— Каждое расследование оставляет зарубки на моем сердце, — признался Дронго. — Чаще меня волнует даже не вопрос о том, кто именно совершил то или иное преступление. Мне гораздо важнее понять, почему человек это сделал. Здесь мы сталкиваемся с низостью, подлостью, жестокостью, обманом, словом, со всеми ужасными сторонами нашей жизни, о которых знаем, но стараемся не замечать.
— Ты становишься философом, а это уже плохо.
— Поехали домой, — попросил Дронго. — Я должен переодеться и принять душ. Ужасно устал. Чувствую себя просто разбитым.
Ровно через два часа ему снова позвонил следователь Гайдаев.
— Можете не звонить мне завтра утром, — ледяным тоном сообщил Леонид Леонидович. — Мы закрываем расследование.
— Почему? Вы убедились в невиновности Хасмамедова?
— Нет. Он сам принял решение.
— Какое решение? — не понял Дронго. — О чем вы? Что он говорит?
— Он уже ничего не говорит и не может сказать. Хасмамедов повесился в своей камере полтора часа назад. Как только узнал, что завтра мы опять отправляем его дело в суд. Вавилов ведь популярно ему пояснил, что после второго рассмотрения ни один суд его не оправдает, а даст по максимуму. Вот он и принял решение.
