…А не получалось «навсегда». Видел, не слепой, мечась в себе раненым зверем, – избегает его Суламифь. Начал сердиться на нее, убеждал мысленно: мы созданы друг для друга, но девушка смотрела вскользь, и в коротких враждебных взглядах откровенно читалось: он ей противен.
Как-то раз в начале зимы она не явилась на занятия. Борис Владимирович встревожился, почтил присутствием комсомольский актив и после заседания выцепил в выходящей толпе соседку Суламифи по комнате.
– Лариса, нам нужно выяснить, что случилось, почему Изольда Готлиб прогуляла сегодня лекции?
Девчонка захлопала глазами:
– Я уже предупредила куратора, у Изы несчастье, получила известие о смерти дяди.
– Спасибо, Лариса, извините. Впредь предупреждайте, пожалуйста, заранее, если что-то у вас происходит. Мы отвечаем за каждого студента и обязаны контролировать, где вы находитесь. Участились приводы молодежи в милицию, сборы комсомольцев с людьми сомнительного поведения…
Всякую чушь напорол.
Значит, был дядя и умер, оборвалась ниточка, связывающая с последней родней. Борис Владимирович облегченно вздохнул: дяди-тети в его планы не входили. Зато возникла идея воспользоваться услугами Ларисы. Под видом, например, крайней необходимости отследить увлечение студентов низкопробной иностранной музыкой, копирование, чего доброго, дурных образцов западной моды.
Борис Владимирович хорошо был знаком с такого сорта людьми, как Лариса. В голове правильной комсомолочки свербила вошь властолюбия. Ох, сколько он знал товарищей, подобных этой девице, пораженных душевной глухотой ко всему, что не могло принести им выгод! Массу, массу перевидал таких перевертышей в родном ведомстве, меняющем названия со скоростью смены блюд на званом сталинском обеде (Роберт Иосифович сподобился потчеваться, рассказывал, самим Берией был приглашен).
Лариса была вызвана в кабинет. Вопросы Борис Владимирович обставил так, что девушка, переполненная чинопочитанием, комсомольским рвением и завистью к чужой удаче, выложила собственные догадки-сомнения как на духу. Ни разу не споткнулась в своем бойком словесном распутстве. Щеки разрумянились, вошь зудела и щекоталась в завитой наивными кудряшками голове, в лицемерной душонке, в глазах ежащегося от брезгливости Бориса Владимировича. Далеко пойдет Лариса… и пусть стремится, ее ханжеская природа была ему на руку. Он понял, что активистка не откажется выполнить поручение. Ей же потом и пригодится искусство плетенья паучьих сетей.
Суламифь, по словам Ларисы, владела драгоценностями – золотым кулоном с янтарем, серьгами из серебра (наследство, наверное). Деньги имеет большие, хотя не сильно расходует (странно… ну, может, дядины). А дядя, сообщила Лариса, не родной, бывший сосед, Ксюша обмолвилась. Борис Владимирович, забывшись, чуть не воскликнул: сосед?! Тотчас, слава богу, вспомнил из характеристики «дела», в каком году Суламифь попала в детдом. Посчитал – в одиннадцать лет. Значит, не что-то дурное с соседом связывало, не могло быть дурного… По словам Ларисы, Суламифь до сих пор переписывается с женщинами, все в одном общежитии жили с тем скончавшимся скоропостижно «дядей». Камень с души упал. Борис Владимирович проникся к незнакомым женщинам благодарностью – не оставили сироту. Поторопился расспросить об остальных студентах, друзьях по курсу, а то как бы рассказчица чего не заподозрила, и тут впрямь встревожился. Лариса доложила, что у Ксении Степанцовой семья баптистская. Правда, сама Ксения не молится, но все время болтает о ссыльной немке-врачихе и замужем успела побывать. В груди у Бориса Владимировича захолонуло: искушенная Мессалина… Представил гнусные ее разговорчики перед сном о подробностях альковной жизни… Испортит, испортит мне Суламифь! Остановил Ларисин поток.
– Ваша исключительная преданность и принципиальность, Лариса, нам известны, поэтому было решено доверить вам партийное задание, – глянул многозначительно, – понаблюдать за Изольдой Готлиб и Ксенией Степанцовой. Существует опасность, что эти комсомолки могут свернуть с ленинского пути. Вам поручается еженедельно составлять отчет о характере времяпровождения девушек вне института, об их приятелях, встречах, отлучках. Вспомните, пожалуйста, все подозрительные, на ваш взгляд, происшествия, разговоры и представьте мне в конце недели рапорт в письменном виде.
Девушка слушала, открыв рот в верноподданническом восторге. Борис Владимирович в ней не ошибся.
– Надеюсь, нет нужды предупреждать вас, Лариса, о сохранении нашего поручения в тайне. Вы же умеете беречь секреты?
Опустила глазки:
– Да…
Он поверил – не выдаст, есть опыт, поскольку сама из «почтового ящика». Тоже вперился в стол, гася неприязнь. Согласилась, ни секунды не колеблясь, а ведь дружила с соседками. Стыда ни в одном глазу.
Борис Владимирович пригляделся к Ксении – нет, промахнулся со скорой оценкой. Деревенщина простодырая, ведет себя так, будто только вчера на свет родилась. И снова промахнулся. Деревенщину, прочел в докладных записях Ларисы, пригласил заниматься джазовым пением учитель музыкальной школы Юрий Валентинович Дымков. Не сын ли того Дымкова, что лет пять назад привлекался и вывернулся по делу о самиздате? Надо проверить. А привел учителя в день рождения Изы Андрей Гусев… Вот как.
– Ознакомился с вашим отчетом, – сказал Ларисе Борис Владимирович. – Вы справились замечательно. Продолжайте в том же духе, и прошу вас включить в сферу наблюдения Андрея Гусева. Непростой паренек этот отличник из Перми. Политические эксцессы ни к чему институту, где воспитываются культурно-идеологические кадры, будущая наша надежда и опора. О спасении заблуждающихся комсомольцев и мерах пресечения вредных влияний мы позже подумаем вместе.
На новогодний вечер Борис Владимирович ни с того ни с сего решил вырядиться мушкетером. А что? Праздник же, товарищи, были когда-то и мы рысаками… Сам смастерил маскарадные очки, заткнул за ремень спортивную рапиру. Нашел в «Сувенирах» для старой зеленой шляпы легкомысленный пучок перьев какой-то южной птицы.
Суламифь была в пышной юбочке, хрупкая талия стянута широким кожаным поясом, светлые туфли на каблучке. Танцевала со всеми подряд! Борис Владимирович умирал от бешеного напора крови в голову, рот непроизвольно кривился. «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные…» Малодушничал, пригласить не смея. Зубами скрипел: что ты со мной делаешь, прекраснейшая из женщин, дщерь иерусалимская?!
А ничего она с ним не делала. Знать не знала и видеть не видела. Только и всего. Потеряла, видно, подружку, заоглядывалась. Вон твоя подружка, торчит у окна столбом неприкаянным… И чуть в тартарары сердце не ухнуло: приблизилась любовь, пожелала доброго вечера. Четко обрисовались в свете гирлянд совсем еще детские плечи; пасмурным фиолетом переливались глаза. Борис Владимирович откликнулся на пожелание доброго вечера: «Добрый, добрый», очень кстати вспомнил «Чу-чу», которую наигрывали музыканты. Сам не ожидал от себя романтического всплеска. Дома, честно сказать, хранилось несколько джазовых пластинок, любил иногда послушать. А пригласить на вечер джаз-банду позволил комсомольскому активу потому, что хотелось присмотреться к ее руководителю – Юрию Дымкову.
