Краны грациозно взмахивали жирафьими шеями, словно кому-то кланялись, и снова взмывали ввысь с кладью в поддонах. Машины казались живыми, человек вдыхал движение в железо и силою мыслящих рук заставлял его служить народному благу. Рассматривая из окон верхнего этажа панораму непрерывно меняющейся стройки, Иза проникалась чувством фантастических преображений. Внизу кругло двигалась бетономешалка, превращая песок и цемент в серое тесто. Рабочие сгружали из кузова машины гармошки батарей, без конца передвигались, что-то носили – махонькие трудолюбивые муравьи. Иза диву давалась, сколько дел успевали совершить строители за день, спеша помочь городу растрясти многолюдье по сотням ярусов этажей и тысячам личных пространств.
Жаль, что здания выходят точно из-под копирки. Первое время растерянные новоселы блуждают по одинаковым улицам в поисках своих корпусов. Дома лишены примет, как инкубаторские цыплята. В Изиной школе инкубаторскими из-за одинаковой одежды называли детдомовцев… Но скоро между коробками секций появятся яркие детские площадки, зазеленеют саженцы и клумбы. Дворы обретут индивидуальность, и станет нескучно.
Справа дорожники тянули ветку шоссе. Бритвы бульдозеров сдирали пласты мягких почв в долинах, еще недавно выстланных лоскутами полей. Поверх дерна укладывались щебневые подушки для асфальтового литья. Катки, окутанные завитками серого дыма, утюжили смоляную ленту дороги. Во время обеда мальчишки, подкрадываясь к краю непроницаемого полотна, щипали еще не застывшие кусочки гудрона. В детстве Изе тоже перепадала черная «сера», добытая ребятней на стройках. На вкус нефтяная жвачка слегка отдавала сургучом, через полчаса становилась вязкой и трудно отлипала от зубов…
Архитекторы решили сохранить кудрявые дубравы позади квартала как лесопарковую зону. После работы, а иногда в обеденный перерыв девчата бегали купаться на ближнюю речку. Еще не крепко битые подошвами тропки таинственно петляли, маня в дикие перелески с подушками мха вокруг подагрически скрюченных, пробивших землю корней. Зимой москвичи будут приезжать сюда кататься на лыжах, летом – собирать грибы. Бригадир маляров теть-Рита сказала, что белые и подберезовики хорошо растут в здешних местах. Ее семье обещали выделить в этом районе двухкомнатную квартиру. Теть-Рита уже прикинула, куда поставить шкаф и диван.
– Наконец-то переедем из нашего клоповника в человеческое жилье! – радовалась она и тут же грустила: – Праздники придется самим справлять. А то ведь всей коммуналкой гуляли. Весело…
В общежитии на улице Байкалова мама с Изочкой тоже весело отмечали праздники с соседями. Иза вспоминала те дни, и чудилось, что камешек на груди теплеет. Сердолик-сердечко, осколок родины. Иза и на ночь не снимала с шеи шнурок с куриным богом.
– Позову соседей на новоселье, – мечтала вслух теть-Рита. – Пусть с детьми приходят. Как раз к тому времени коричные яблоки поспеют в саду у моих стариков на Лосином острове. Сладкие-сладкие, самые вкусные. Еще возьму малышам пирожных, конфет, марципанов…
Когда Иза впервые увидела в булочной наименование «Марципан», она очень удивилась. Мама рассказывала, что семья Нидереггеров из немецкого города Любек хранит в секрете рецепт изготовления этого лакомства. Папа Хаим угощал Марию марципанами в фирменном кафе. Они ездили в Любек до войны. И нате вам – редкое, по маминому утверждению, кондитерское изделие «с божественным вкусом» свободно продается за девять копеек в булочных и киосках Москвы! Иза попробовала и разочаровалась – марципан оказался обыкновенной плюшкой с арахисом.
Вкуснее всех сластей – мортыжки. Матушка Майис взбивала свежие сливки с голубицей и выкладывала на противень пышные сиреневые лепешечки. С мороза мортыжки пахли снегом. Молоком, можжевельником, таежной ягодой…
Глазки у теть-Риты острые, фигура как у медвежонка, сама шустрая и говорливая. Затирает шпатлевкой щели и балагурит:
– Сын у меня спортсмен, самый сильный в классе. И самый высокий! Я рядом с ним Дюймовочка. После школы на физкультурника пойдет учиться.
– В техникум? – спрашивает старшая в бригаде Светлана Евгеньевна.
– Выше бери! В вуз.
– Молодца, – хвалит Светлана Евгеньевна.
– Полы в выходной мыла, а сынок взял под мышки – и раз! – посадил на шкаф: «Не путайся под ногами, мамуля, сам вымою!» Ума не приложу, как мы с Михаилом такого баскетболиста спроворили! Муж-то всего на четыре сантиметра меня выше, и не сказать, что красавец. Ну и я не Нонна Мордюкова. А Виталька… – Теть-Рита закатывает глаза к потолку. Ей не хватает слов. – Прям Аполлон, вот!
Светлана Евгеньевна вздыхает:
– Тебе, Рит, и с мужем повезло. Непьющий…
– Ага. Как от язвы вылечился, так перестал пить, я аж заскучала. Говорю ему: «Отчего же, Миша, одну-то рюмочку не принять для обеззараживания нутра?» А он: «Ты меня, мать, не соблазняй, я вчистую завязал!»
О чем бы бригадирша ни сказала – все с восторгом. О сыне – с восторгом, о муже – с восторгом, о квартире – с восторгом и благодарностью.
– Ой, спасибо Никите Сергеичу! Иначе бы мы прозябали в нашей комнатушке до смерти. Леониду Ильичу спасибо. И профсоюзу, и Дмитриеву-прорабу, и начальнику Рыбакову, всем-всем!
Легкий человек теть-Рита.
– Больно мелкие эти «хрущевки», – возмущается младшая малярщица Тося. – Двадцать два метра! Убила бы проектировщиков за такую планировку. Комнаты как клетки, потолки низкие, стол в зале поставишь на праздники, и потанцевать негде.
Потолки действительно не рассчитаны на взращивание баскетболистов. Поневоле вспоминаются «сталинские» хоромы Песковских высотой в три метра, а может, выше.
– Лишь бы танцевать тебе! – раздражается теть-Рита на леноватую Тосю. – Трудись давай!
– А я что делаю – груши на заборе околачиваю? – огрызается та, выглаживая угол затиркой: шир, шир-шир! Даже по звуку понятно – ленится Тося и злится.
Мастерок бригадирши звучит ласково: шлеп – ши-и-ир, шлеп – ши-и-ир… Словно не строительный инструмент, а музыкальный. Двигается теть-Рита энергично, но экономно, без суеты, к работе относится с любовью, по-хозяйски все восемь официальных часов и два неофициальных для перевыполнения плана. Примирительно кивает Тосе:
– Спой что-нибудь.
– С песней веселее, – вторит Светлана Евгеньевна. Не знают, как умеет петь Ксюша, а то бы ее попросили.
– Виновата ли я, виновата ли я, – охотно мурлычет Тося, – виновата ли я, что люблю?
Лучше бы спела что-нибудь другое.
Низко надвинув на лоб косынку, хмурая Ксюша работает молча. Ни слова за день, будто заперли в ней живой родник. Патрик уехал на Кубу. Всю весну сокрушался, что время идет медленно и, пока он учится, другие геологи успеют открыть новые месторождения. А недавно получил весть о начатых изысканиях.
Провожать в аэропорт ездили гурьбой. Лицо Ксюши пламенело нежно, как рассвет между байкальскими сопками, толстые косы закрутила калачами у висков. Патрик был печален и старательно развлекал девушек рассказом о животном мире Кубы: «Крокодил кайман кусаться сильно… Удав боа красивый… Опасность – душить… Птицы попугай, колибри мальенький, с мой мизинц. Красивый, крыло махать быстро-быстро. Кушать цветок»…
