«Я хочу умереть под черемухой, пусть цветы из меня растут»…
Матвей ехал домой, радуясь мудрости дяди Кости. Это ж надо додуматься – обставить свою смерть так, чтобы она поборолась с болезнью брата и заставила его жить! Дядя Костя не мог соврать. Он только для газеты фотографировал парчовые пиджаки, а в жизни не врал никогда.
33
Вечером, рассматривая альбом «гинекологического» древа Снегиревых-Ильясовых, Нина болтала без умолку. Вспомнила бабушку Мариам-апу, деда Матвея, поахала над собственным снимком:
– Это я в Сочи! Красивая была… А тут мы с Сеней молодые. Он тогда на говновозке работал, называл себя «золотарем» и читал всем из Маяковского: «Я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный…» Теперь за нашим садом-огородом ухаживает. Говорит, на хорошем навозе все растет не хуже, чем яблоки на Марсе!
«Королева любопытства», как называл Нину когда-то дядя Костя, держала в своей феноменальной памяти не только номера телефонов всех родственников, но и обстоятельства их сегодняшнего статус-кво. Страницы старого альбома вдохновляли сестру на новую информацию о том, что, например, Айгуль Ильясова, выигравшая когда-то в телевизионном конкурсе красоты, вышла замуж в четвертый раз, супруг младше ее на семнадцать лет, боготворит жену и не знает о своих многочисленных рогах. А сын дяди Романа, пианиста, тоже музыкант, коллекционирует женщин, о которых говорят либо с придыханием, либо с матерком, – третьего не дано.
– Тебе, Матюша, наверное, известно, что все мужчины Снегиревы – бабники. Это у вас потомственное, как нос. У нашего деда, по секрету скажу, дочь была от секретарши начальника, я пробовала с ней списаться, да как-то не пошло. А нос, сам знаешь, повторяется в семье с завидной регулярностью и ветхости не подлежит. Вокруг него на лице все дрябнет, виснет, а он стоит гордый, как на севере диком сосна. Одному Бориске нос в спорте исковеркали. Хорошая фотография. – Нина погладила снимок. – Здесь Бориска с Лидой молоденькие совсем. Бедная, толстая наша Лидушка… А видел ты Борискину вторую жену? Нет? Он всего два года вдовел. Мы на свадьбу приехали и чуть не рухнули: невеста опять в два раза его шире! Ну, о вкусах не спорят, а характер у Светки золотой.
Родственники начали прибывать к ночи. Все подряд обнимали-целовали Матвея, шептали в ухо: «Мужайся», подразумевая, кроме смерти дяди Кости, папу в больнице. Жена дяди Бориса Светлана действительно оказалась «жиртрест», но гораздо моложе и симпатичнее покойной тети Лиды. Красавица Айгуль нисколько не изменилась с последней встречи на юбилее у дедушкиной сестры и выглядела, по сравнению с Ниной, ухоженной. Скоро квартира превратилась в сумасшедший дом: кто-то оживленно делился новостями, кто-то плакал, бесконечно хлопала крышка унитаза, спускалась вода. Забравшись с ногами на подоконник Матвеевой комнаты, Айгуль невозмутимо красила ногти. Нина, проходя рядом, бросила:
– Быть можно скорбным человеком и думать о красе ногтей?
Айгуль не осталась в долгу:
– Чем осуждать мою красу трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?
Пикировочный опыт не был в семействе привилегией одних только Снегирей.
Дядя Борис завершил:
– Краса моя, рыбачка, причаль сюда, челнок, – и сграбастал сестер в примиряющее объятие.
…Жизнь продолжалась. Назавтра прощальная толпа вытекла из автобусов у ворот мертвого города и побрела к открытой могиле под си-бемоль минор похоронной сонаты Шопена. Безумный сон перекинул в явь мокрую глинистую тропу с медлительной сороконожкой, и, хотя в деревянную капсюлю смерти вместо Матвея был заключен дядя Костя, земля колыхалась в глазах мелкой рябью, словно неведомые великаны несли кладбище куда-то на громадных плечах.
После панегирика главного редактора газеты дядя Сеня зачитал кучу телеграмм из самых неожиданных уголков страны, а самая дальняя была из итальянской провинции Эмилио-Романья, город Пьяченца. Произносили речи люди знакомые и незнакомые, Матвей слушал вполуха: выпитый натощак кофе жег желудок, дребезжащая музыка возобновила гул в голове.
– Ты-то, любимое чадо Костино, хоть три словечка скажи, – вытолкала вперед Нина.
Он послушно сказал ровно три:
– Дядя Костя был…
От слова «был» сердце защемило до отдачи в висках, и к гортани подкатила изжога. Чувствуя, что его сейчас стошнит, Матвей попятился и позорно нырнул в толпу, но все прониклись, и очередной выступающий даже не попытался сдержать рыданий.
Густые жирные запахи тризны и приметы прежней отчужденности друзей не поспособствовали умиротворению расшатанного самочувствия. Матвей дождаться не мог окончания поминок. Когда горестные воспоминания стали подозрительно смахивать на тосты, собрался было смыться и снова присел, услышав слова какой-то женщины:
– Костя старался помочь всем, и своей бывшей жене Лизе помогал…
– О ком она говорит, о какой Лизе? – спросил Матвей дядю Бориса.
Увлеченно терзая стейк туповатым ножом, тот обронил:
– О твоей матери.
– Бориска, – прошипела Нина.
Дядя Борис выпучил глаза и, оглянувшись на нее, суетливо вытер салфеткой губы:
– Ой, извини, Матюш, ошибся… Лиза Мишиной женой была…
Матвей успел застать гримасу гнева на лице Нины.
– Тебе плохо? – заворковала она. – Иди домой, отдохни, мы тут сами допровожаем.
На улице под навесом дефилировала Айгуль: в одной руке плащ с сумочкой, в другой – незажженная сигарета. В разрезах черного платья, больше похожего на концертное, чем на траурное, мелькали классической стройности бедра в лайкре.
– Зажигалка есть?
Матвей поднес огонек и тоже закурил.
– «Тачку» жду, боюсь на поезд опоздать, – пояснила Айгуль.
Помолчали, и он решился:
– Айгуль, ты мою маму помнишь?
– Лизу? – уточнила она, будто у него было несколько матерей.
– Ну да.
– Помню.
– Скажи, до того, как стать женой моего отца, она выходила замуж за дядю Костю?
Айгуль выпустила нежное колечко дыма.
– Лиза не была женой твоего отца. Теперь нет ни ее, ни Кости, и не понимаю, к чему строить из этой лайфстори страшную-престрашную тайну. Да и никогда не понимала.
…Неспроста дядя Костя сунул старую фотографию подальше от глаз! В голове Матвея заклубился хаос. Так чей он сын, если мама была замужем за дядей Костей, а не за отцом?
Подъехало такси, и налетевшая Айгуль, подпрыгнув, торопливо чмокнула в щеку. Красивое лицо ее озарилось напоследок плохо скрытым удовлетворением:
– О Лизе у Нины спроси, она все знает. Ну, пока, привет Мише, пусть скорее выздоравливает!
Матвей стер платком след помады и полминуты боролся с искушением вызвать Нину из зала. Шагая по мосту, думал, что ему ни разу не пришло на ум осведомиться у папы, где находится могила матери и почему они не посещают кладбище в день поминовения. Снегири в такой день обычно засиживались в кухне допоздна, пили за помин своих усопших, но имени Лизы Матвей при этом не слышал. Даже сегодня, безотчетно скользя глазами по выгравированным на мраморе лицам, он не вспомнил маминого лица.
