Мимо проносились автомобили, и дрожь каменного настила отдавалась в коленях тонким тремором. Очищенная от льда река притягивала взгляд – темная, грозно вздутая начавшимся половодьем и ветром. Мысль о прыжке в воду вжикнула играючи молнией и погасла, – сквозная мысль в чувствах воскресшего в Матвее мальчишки, огорошенного ложью дорогих ему взрослых людей. Из углов памяти, как пыльные ртутные шарики, выкатывались детали не оформившейся в определенность догадки – обрубленные фразы, обрывки подслушанных разговоров, мимические знаки, пойманные прозорливым детским вниманием.
Сидя на ржаво скрипящем сиденье, Матвей бесцельно рассматривал плоские морды лошадок еще не обновленной к сезону карусели. Он понял если не все, что скрывалось под мутной водой недомолвок, но существенную часть немыслимой правды: мама не умерла, подарив ему жизнь со своим последним вздохом. Мамы не стало несколько лет назад, в тот день, когда чей-то звонок спровоцировал папин первый сердечный приступ, а дядя Костя, несмотря на постигший брата мини-инфаркт, вылетел в Санкт-Петербург. Дядя Костя спешил на похороны бывшей жены. Лизы.
Мама, по которой Матвей тосковал все детство, боготворимая им мама за облаками, мама-фантазия в окошке неба, была той самой таинственной женщиной с условным лицом тети Оксаны – той самой шалавой, путавшейся с обоими братьями и любимой обоими. Выходит, по их просьбе, оберегая неведение Матюши, семья и соседи хранили от него секрет тройного предательства – двух измен и побега от ребенка. Он был для Лизы не более чем побочным явлением, досадным упреком в ее мотыльковом блеске.
Дома Матвей не снял Лизин портрет со стены только потому, что в кресле под ним подремывал слинявший с поминок дядя Семен.
Едва Нина, вернувшись, вручила Матвею традиционный семейный конверт «на памятник», он увлек сестру в комнату и притворил дверь.
– Закажешь обычный, без вычур, из черного мрамора, – смятенно наставляла Нина, чуя подвох.
– Нина, я хочу знать правду о своей матери.
– Какую правду?.. – всполошилась она.
– Айгуль сказала, что Лиза не была папиной женой.
– Вот гадина! – вскричала Нина, и дядя Семен вопросительно всхрапнул. – Гадина бессердечная! Как она не прокусила свой болтливый язык! Нарочно мотанула пораньше, чтобы деньги на памятник не сдавать! Ничего… Ничего… Ей эти выходки так просто с рук не сойдут…
– Говори, Нина. Я уже совсем большой мальчик.
– Дело прошлое, – сникла она.
– Я хочу знать.
– Ладно… Расскажу, – Нина виновато посмотрела на портрет Лизы, будто просила у нее прощения. – Лиза, Снегири и Славка, их друг, вместе учились, потом вместе приехали сюда. Все трое парней были в нее влюблены. Она выбрала Костю, и не повезло: за семь лет не родила. Костя учился заочно, и однажды, когда уехал на сессию, Мишка сломал ногу. Лиза ухаживала за ним и доухаживалась – забеременела. Мы, честно говоря, удивлялись: могла бы соврать Косте, никто б не придрался – у них же с Мишкой одно лицо. А она не сумела. После твоего рождения Мишка получил квартиру, хотя Лиза не была ему законной женой, в этом Айгулька права… Один муж по документу, второй по факту, друг без друга близнецы тоже не могли, – короче, мучение. Вдруг трах-бах – слышим: ушла к Славке! Оставила Мишке письмо с «прости-прощай», не ищи, скоро заберу сына. Мишка с горя траванулся, угодил в больницу. Тебе год, плачешь без мамы, Костя в трансе. Спасибо, соседки помогли.
– Тетя Гертруда и тетя Раиса?
– Да. А через две недели Лиза нарисовалась из Ленинграда, там со Славкой устроились. Братья, конечно, тебя не отдали, в суде она проиграла. Наверное, обаяли судью, люди же всегда симпатизируют близнецам.
– И что Лиза?
– Родила и успокоилась.
– Кого… родила?
– Девочку, – вздохнула Нина. – Славкину дочь.
– О сколько нам открытий чудных… Мало того, что я – сын кукушки, у меня, оказывается, есть почти родная сестра!
Дядя Семен, шелестя газетой, замурлыкал под нос: «Она прошла, как каравелла, по зеленым волнам…», и вызвал безудержный смех Матвея.
– Застегивай подтяжки, развалился тут! – Нина в сердцах вырвала газету из рук мужа и повернулась к Матвею. – А ты, Матюшка, не ржи, как лошадь Пржевальского! Да, Лиза сломала жизнь братьям, но вот я, например… Я бы тоже на ее месте ушла!
– Да ну-у? – удивился дядя Семен.
– Пальцы гну! Лиза написала мне письмо, умоляла уговорить Снегирей. Я сначала откостерила ее на двух листах… потом как женщина поняла. Близнецы никогда бы не разлучились, а Лизе каково? Она Костю любила. С Мишкой нечаянно получилось, и ушла к нему из-за ребенка. Из-за тебя. Наверное, решила, что привыкнет, и ошиблась. Пусть лицо одно, но ведь человек-то – другой! Представляешь пытку – ежедневно смотреть в любимое лицо нелюбимого человека?! Это же чокнуться можно! Вернуться к Косте Лиза не могла, Мишку возненавидела, единственный оставался вариант – третий… Но и со Славкой ничего не вышло, расстались. Ей тяжело было одной с дочкой.
Какая чушь, подумал Матвей. Зачем я полез в старый секрет? Пустили – и что? Чего ждал?
– Ты, Нина, не Лизу защищаешь, ты адвокатствуешь за свой пол. Вся ваша любовь-морковь, ваши ужимки, улыбки…
– Слезы, сопли, – подсказал дядя Семен.
– Я думала, ты, Матюшка, не дурак, как некоторые. – Нина, не глядя, пнула мужа в щиколотку. – Костя был самым лучшим из мужчин. Ты слышал, что он старался помочь всем, кого любил, – это правда. Я сказала ему о трудностях Лизы. Он нашел ее, Лиза писала, всю жизнь помогал ей без всякого кобелизма. Такой человек!
– Автобус пришел, – сообщил дядя Борис в дверь. – Кончайте с разборками, на поезд опоздаем.
Нина заметалась по комнате:
– Сеня! Сеня! Где твой пиджак? Матюша, я тебе из дома позвоню, расскажу о Насте, твоей сестре по матери! Напишешь ей! Пиши осторожно! Насколько я поняла, она тоже о тебе ничего не знает… Где чертов пиджак, Сеня?! На крючке в туалете?! Ну, ты, Сеня, жопа!
– Нинка права, – закряхтел дядя Семен, обуваясь. – Костя был лучшим, мы все против него слабаки.
Лица, украшенные нестареющими потомственными носами, черные татарские глаза улыбались Матвею: до свидания, до свидания. Через час железная дорога разнесет родственников по девяти городам страны. Большая семья, маленький мир со своими тайнами, оберегами, страстями, «терками», сплетнями и сплетениями единокровных корней. Матвей страшно устал от нашествия родни и чувствовал огромное облегчение, но вдруг подумал: он им нужен. Им всем, не исключая Айгуль и двоюродного племянника, который сидит в кухне итальянского ресторана и пьет за помин дяди Кости, закусывая блинчиком с кутьей. И они все Матвею нужны.
…А после девятого дня поминок он доставил к аэропорту Эльку с сыном. Прощаясь у машины, она спросила:
– У тебя назревают какие-то отношения с Федорой?
– Я собираюсь удочерить Анюту, Эля. У ребенка должна быть семья, чтобы не придумывались Ватсоны.
