До фигурки оставалось каких-нибудь метров десять, когда она побежала наперерез. Иногда время тянется, сил нет, а иногда происходит все так, что не успеваешь и глазом моргнуть. Джип хищно подцепил мужичка (фигурка оказалась мужская) правым углом кенгурятника, забросил его на капот, уподобившись злобному носорогу, отшвырнул прочь и с визгом остановился.
Мы свернули головы. Справа, позади, лицом вниз, валялся грязный куль, это и была фигурка, оказавшаяся, как уже говорилось, мужичком. Случилось все напротив белого здания Главного управления ГАИ Москвы.
Мы выскочили из джипа и бросились к телу. Витька отчаянно вскрикивал и почти плакал. Я перевернул мужичка, брезгливо ухватив мокрую, грязную куртку. Куртка напомнила мне детство, она была из пластикового материала под названием «болонья». Тогда эти куртки носили одни пьяницы, собирающиеся на задворках продуктовых мага– зинов.
Из куртки торчало лицо. Глаза мутно смотрели в небо, рот быстро дышал. В левой ноздре белела сопля, кожа на виске разъехалась, оголив красно-белую внутренность. Череп напоминал косточку странного фрукта, проглядывающую сквозь мякоть. Ширинка на дешевых шерстяных брюках была расстегнута. Я вспомнил, как летом гулял с девушкой по бульвару и видел спящего в середине цветочной клумбы мужчину, у которого из штанов выпал длинный шланг. Девушка тогда сделала вид, что ничего не заметила.
Я услышал свой голос:
– Не вздумай сдохнуть, мужик.
Мимо проехала «Скорая». Витька бросился наперерез, но «Скорая» не остановилась. Остановился «Пассат» с голубыми ментовскими номерами. Из него вышел толстяк с добрым лицом, осмотрел место и посоветовал запихнуть мужичка в тачку и везти в «Склиф».
– Дадите денег и свалите, – посоветовал толстяк.
Мы уже было начали ворочать тело, как притормозил еще кто-то. На этот раз оказалась девушка. Она представилась врачом и посоветовала мужичка не трогать, так как он может окочуриться в дороге.
Тем временем истерика отступила, и Витька даже подложил под лысую голову свою куртку. Я почувствовал, как ему неприятно трогать эту голову, тем более что изо рта у мужичка поползла розовая струйка.
Дальше события пошли по отлаженному сценарию. Были менты с автоматами, которые долго искали у мужичка документы. Он оказался Иваном Пургиным из Матвеевского. Был врач, которому пришлось сунуть тысячу, чтобы он записал в протоколе, что Пургин был пьян, хотя Пургин и в самом деле был пьян. А еще я вместе с усатым капитаном и понятыми измерял место аварии рулеткой.
Несколько часов мы проторчали в холодной комнатушке в ожидании протокола. Вместе с нами маялась парочка наркоманов с лицами, покрытыми бурыми прыщами. Один говорил, что его надо отпустить, потому что он болеет туберкулезом. Другой, с еврейским страдальческим лицом и длинным носом, плаксиво просил сигарет. Широкозадые гаиш– ники грубовато шутили, но в целом вели себя дружелюбно.
Были еще какие-то протоколы, подписи и дискуссии. Витька сожалел, что мужичок своим телом помял капот джипа. Я думал, что ни в какой клуб мы уже не успеем, да и танцевать расхотелось.
Когда, уже под утро, мы ели хот-доги у подножья высотки на Смоленской, я вспомнил, как летом Витька назвал нас обоих подонками. Тогда это было модное словечко, обозначающее молодых негодяев, прожигателей жизни, не отягощенных буржуазной моралью. Летом я был с Витькой не согласен и теперь не согласен, мы не подонки, мы просто люди. Обыкновенные люди.
Гонки на кладбище
Бабушка умерла. Родственники не сильно переживали – бабушка была очень старой. Все, кто знал бабушку близко и любил ее, давно были на том свете, а молодые не сильно переживали. Для молодежи бабушка была чужой. Старость часто делает людей чужими.
Уйдя в мир иной, бабушка освободила для меня прекрасную квартиру в доме советских патрициев. Я расхаживал по огромной лоджии, осматривал роскошный вид на город и предвкушал, как мои подруги будут падать в обморок, оказавшись здесь. Оставалось только похоронить бабушку.
Ее сожгли в крематории на окраине города, хоронить надо было в семейной могиле в районе Рижской. Перевоз урны с прахом и захоронение поручили мне. Машину я не вожу, а такси показалось вульгарным транспортом для последнего бабушкиного пути. Я обратился за помощью к Витьке. Тогда у него были «Жигули» шестой модели.
Оказалось, что «шестерка» не на ходу, что Витька врезался на ней в иномарку и теперь расплачивается. Но есть выход: у Витькиного бати под окном стоит старенький «ИЖ-комби» и можно попробовать его раскочегарить. Я сказал, что давай, мол, попробуем. Витька попробовал. «Комби» завелся. Витька подобрал меня на Маяковке, и мы покатили на кладбище. Был солнечный сентябрьский день.
В крематории полный юноша в белом халате с пятнами от еды выдал мне фарфоровую вазу с крышкой, расписанную под гжель. Бабушка любила гжель, и родственники решили похоронить ее в гжельской посуде. Вазу выполнил на заказ какой-то член Союза художников. Мастер росписи под гжель. Оставив автограф в журнале выдачи прахов, я пошел к машине, держа вазу перед собой.
Витька спросил:
– А что там внутри?
Я вспылил:
– Мы приехали в крематорий забрать урну с прахом моей бабушки! Вот крематорий! Вот урна! И как ты думаешь, что в урне? Бабушка!
Витька взглянул на меня с укоризной.
– Я сочувствую твоей потере, просто интересно туда заглянуть, может, ты прах каждый день видишь, а мне не приходилось…
Мне стало стыдно за свою несдержанность. Друг меня выручил, подвез на батином «комби», а я ору на него, вместо того чтобы дать полюбоваться на бабушкин прах. Это на нервной почве, все-таки не каждый день держишь на коленях емкость с останками той, которая забирала тебя из детского сада.
– Извини, старик, смотри сколько влезет, – сказал я и протянул Витьке урну.
Витька отодвинул сиденье назад, чтобы было удобнее, снял гжельскую декоративную крышку и принялся откручивать внутреннюю, жестяную, закупоривающую капсулу. Я тоже решил взглянуть, вопреки Витькиным предположениям, человеческого праха я никогда не видел.
Внутри оказалась серая пыль.
– Липкая, – сделал вывод Витька, сунув в пыль палец и тщетно пытаясь его отряхнуть.
Пыль переливалась, как белужья икра. «Интересно, если у вдов работников ЦК прах похож на белужью икру, то у пролетариев прах, наверное, как перловка, а у интеллигентов как хлебные крошки», – подумал я и тоже сунул палец в вазу. Полюбовавшись на палец, я отерся салфеткой и выбросил ее за окошко.
Мы тронулись.
По обеим сторонам шоссе красиво желтели деревья. Солнце светило, но не жарило. Наш кремовый «комби» тарахтел в левом ряду. Урна с бабушкой уютно устроилась на заднем сиденье. Послышались гудки.
Витька посмотрел в боковое зеркало и поднажал.
«Комби» затарахтел быстрее. Я тоже глянул в зеркало. Сзади напирала замызганная «Газель» с битой фарой. Из-за руля «Газели» высовывалась злобная харя. На спидометре «комби» стрелка дрожала на отметке «сто». Витька дернул рычаги, нажал на педали до упора и даже сам весь подался вперед, но стрелка дальше двигаться отказывалась. Гудение сзади усилилось.
