– Он жив! – крикнула Оля по-русски. Мосье корректно кивнул, и она пояснила на иностранном языке: – Я сказала, что он жив.
Холмы сменялись низинами. То и дело мелькал церковный шпиль, иногда поезд стучал по мосту. На полях стали попадаться рыжие с белым нормандские коровы.
– Вашему любимцу осталось ждать недолго. – Мосье хотел продолжить беседу, но не находил слов.
Тем временем поезд сбавлял ход. За окнами проплывали столетние виллы. Бело-голубые, с гнутыми деревянными балками и растительными формами, характерными для архитектуры начала двадцатого века.
– Вас подвезти? – осведомился мосье.
Через несколько минут они уже катили в его «Пежо» наверх по витому пандусу подземного паркинга. Довилль славится роскошью, а не размерами, не прошло и пяти минут, как «Пежо» остановился напротив пляжного променада.
– Вас подождать? Могу подбросить обратно на вокзал.
– Я возьму такси.
Левый каблук застрял между досками и сломался. Оля сбросила туфли. Впереди прибой полировал песок. Оля поднесла бокал к глазам и внимательно посмотрела на крабика.
– Время прощаться. Постарайся больше никогда не угодить в чью-нибудь тарелку.
Оля опустилась на корточки, подобрала подол и осторожно наклонила бокал. Оказавшись на свободе, крабик бойко пробежался вдоль кусков пены, попал в волну, выбрался, бочком подскочил к Оле и навсегда засеменил прочь.
Оля пошла вдоль берега. Песок бежал между пальцами. Вода приятно омывала ступни. Солнце клонилось к закату.
– Вам есть где переночевать? – донесся голос мосье. – Сегодня обратных поездов больше не будет.
– Я остановлюсь в гостинице… Интересно, он хоть что-нибудь понял из моих слов…
– Кто?
– Крабик. Я ведь говорила с ним по-русски.
Мосье снял очки, снова надел. Оля смотрела на розовые облака, проглотившие солнце. Так кальмар проглатывает рыбу, и она просвечивает сквозь его тело. Мосье еще некоторое время сопровождал ее, сцепляя и расцепляя пальцы рук, потом отстал.
Оля уселась на песок, стала смотреть на линию горизонта, и небывалое спокойствие охватило ее.
Друзья детства
Когда зазвонил телефон, я доедал разогретую в микроволновке лазанью. Мы с Машей ужинали в итальянском кафе. Он предложил повидаться. Сговорились встретиться здесь же через полчаса.
– Только мне алкоголь противопоказан, – зачем-то уточнил он.
Маша пошла домой. Я пообещал не задерживаться.
– Друг детства, давно не виделись.
– Если замерзнете, зови его к нам.
Он поразил меня усугубившейся медлительностью. Последний раз я видел его лет десять тому назад, тогда он делал между словами пятисекундные паузы, теперь они стали полуминутными. Я сам, парень не слишком болтливый, казался себе неаполитанским торговцем сувенирами, наседающим на молчаливого финского туриста.
– Как Женька поживает, не знаешь? – спросил я его о нашем третьем приятеле.
Мы все жили когда-то в одном большом доме на широком проспекте. Его дед по отцу был министром, дед по матери – академиком. На входной двери у них красовалась латунная табличка с фамилией и инициалами деда-академика, на стене висел его портрет, повсюду была расставлена лакированная гэдээровская мебель. У Женьки семья была совсем другая: его мать вышла замуж за кооператора, разбогатевшего на торговле водкой. Он купил квартиру в нашем подъезде и завел роскошного пушистого кота. В квартире каждый год делали ремонт; меняли один голубой унитаз на другой, сбивали со стен надоевший за двенадцать месяцев желтый кафель и клеили розовый. Моя семья была самой обыкновенной: отец – майор в отставке, подрабатывающий ночным сторожем на теннисном корте, мать – училка английского и бабушка со свойственным бабушкам глубоким склерозом. У нас был шкаф, списанный из университетской общаги, ковер, купленный бабушкой в Ташкенте в эвакуации, и книжные полки. На моей кровати, под матрасом, лежала старая дверь от подъезда, которую мы с отцом по веленью матери притащили во время кап– ремонта и каждый год собирались вывезти на дачу.
– Женька с мамой переехали в однушку на Сходненской. Он теперь грузит цемент на стройрынке.
– А она?
– Продает билетики на метро.
– Билетики на метро?! Грузчик цемента?! – переспросил я. Как умудрилась эта длинноногая красотка угодить на место билетерши, а ее избалованный сын стать одним из обсыпанных серой пылью парней, целыми днями таскающих тяжелые мешки? Я вспомнил, как Женька давал любому желающему из двора поносить свои очередные модные ботинки, которые никто никогда не возвращал, раздаривал часы, безвозвратно одалживал деньги.
Оказалось, кооператор потерял бизнес, пережил инфаркт, развелся, продал квартиру, купил своей бывшей и Женьке однушку на окраине, а себе яхту в Греции. Пушистого кота делить не пришлось – он к тому времени скончался. Теперь бывший торговец водкой за деньги катает богатых европейцев по морю.
* * *
Однажды мы с Женькой гоняли на великах по дорожкам парка у реки. У него был американский «Швинн» редкой модели из сплава легчайших металлов, у меня – старая «Десна» со скрипучим седлом. Нам было по шестнадцать, стоял теплый август, вторая чеченская война успешно начиналась. Мы пили пиво из больших пластиковых бутылок и толкались ногами, не сбавляя скорости. После очередного толчка моя ступня вдруг проскочила между спицами крутящегося швиновского колеса. Хорошо, Женька тормознул, а то ковылял бы я сейчас на протезе. Нога застряла намертво. Боль не чувствовалась. Мы были настолько пьяны, что случившееся дико смешило. Это же надо – просунуть на ходу ногу между спицами соседнего велика, когда она даже и не на ходу туда не пролезает. Я скакал рядом с Женькиным велосипедом на одной ноге. От смеха Женька выпустил из рук своего двухколесного американца и стал хлопать себя по коленкам. Я стал ловить «Швинн». Его колесо изменило положение, лодыжку пронзила резкая боль. Женька не мог унять смех. Наконец он успокоился и помог мне освободиться.
На улицах тут и там стояли большие клетки, набитые арбузами. Арбузы распирали клетки, хотели разорвать широкие железные ленты и озорно покатиться во все стороны. Каждую сторожил усач в черных брюках.
– Интересно, почему арбузы прячут в клетки?! – крикнул Женька через плечо.
– Чтобы не сбежали!
– Чтобы не сперли! Вчера возле дома иду – арбузы просто горой навалены, а хачик спит. Я прихватил крайний и свалил.
Я всегда завидовал Женьке, ловко ворующему всякую всячину ради забавы. Бутылки из супермаркета, шмотки из универмага, арбузы из клеток. Я вот не могу ничего украсть, на меня столбняк какой-то находит. Таких, как я, ловят.
– А давай арбуз разобьем? – предложил Женька, притормаживая возле очередной клетки.
– Зачем?
