А то еще видел в одном аймаке, как скончавшегося зимой человека оставили в мороженом жилище, чтобы сжечь юрту с телом к весне. Души, дескать, застыли, пусть по теплу отлетят… Материнская и воздушная души вольны унестись, куда им заблагорассудится, а земной что делать? Сгорит! Не-ет, лучше, чем в землю, ничего не придумать. Известно: всему свой срок и черед, всему свой жребий и место. А место рождения, жития и смерти человеческой – земля…
Яму Сандал завалил камнями. Засыпал дерном, разорив сбоку соседний, не успевший замерзнуть бугор. Обтирая пот со лба шапкой, придирчиво оглядел плотно сбитый холмик. Сломал и водрузил сверху древки кайла и лопаты, закрепил их двумя булыжинами. На третий день Хорсун трижды объедет холмик на лошади. Через год, если пожелает, поставит здесь четыре коновязи и навес над ними. Застолбит земную память о первой жене.
Тщательно отмыв снегом грязь с рук, жрец отломил три большие березовые ветви. Бросил на тропу перед могилой, отгораживая чистой древесной плотью мир живых от мертвого мира. Не оборачиваясь, зашагал вверх по тропинке.
Закачались деревья, концы волос взлетели выше шапки. Снова ветер подул, и крепко. Восточный ветер, забористый, пахнущий свежей землей и снегом. Заметет дорожки за умершей матерью, чтобы по следу ее не ушел Сюр новорожденной девочки. Правильный ветер.
Перед пещерой Сандал, мешкая, еще раз омыл руки. Хочешь не хочешь, придется нарушить сразу два похоронных запрета: являться к ребенку после погребения и показываться огню. Жрец вздохнул. К озарению теперь тоже можно будет приступить только при новой луне. Произнес очистительную молитву и лишь затем, завернув за сосну у скалы и притворяющий камень, пропел ключ-«домм». Костер сузился, снизился, обеднел позолотой и уже не высекал брызжущих метлами искр. Узнал жреца, расступился сразу.
Девочка спала. Пеленка, разумеется, мокрая, но теплая – небесный страж позаботился, согрел. Дети и старики близки к небу. Пришедшие недавно и стоящие у предела жизни слабы телом и нуждаются в чьей-нибудь защите. Сандал бросил в пламя захваченную по пути можжевеловую ветку. Кольцо ярко вспыхнуло – приняло. Огонь на мгновение замер, словно размышляя о чем-то, раскрутился и вымахнул ввысь прощальными перьями белокрылого стерха. Передал опеку озаренному.
Жрец присел на корточки, потрогал землю. Костер улетучился, растворился в воздухе, будто его не было, не оставив и пепла. Только веточка догорала, высвеченная изнутри оранжевой капелькой солнца. Наверное, это хороший знак. Сандал взял ребенка на руки.
Дочь багалыка. Обрадуется ли ей Хорсун? Как все отцы, он, конечно, ждал сына. А родилась девчонка. Не придется Хорсуну долго вдоветь. Женится скоро и явит на свет сыновей, продолжателей воинского дела и орлиного рода. Или одиноким останется, если успел прикипеть к жене сердцем. Была Нарьяна красавицей, жаль, не взяла здоровьем. Кроткая, со всеми обходительная, любезная, не то что муж…
Неожиданно Сандала опять обуял гнев. Вспомнил, как весной, когда обсуждали со старшинами проведение торжищ, Хорсун нанес ему самое тяжкое оскорбление.
Главный жрец в тот день предложил временно забирать оружие у всех прибывших в Эрги-Эн. Мало ли с какими темными помыслами люди могут сюда явиться. Соображение сочли разумным. Но багалык сказал:
– Если мы не будем доверять людям, то и они перестанут нам доверять.
Сандал пожал плечами:
– Зачем нам доверие чужих?
– А вдруг сами не пожелают сдавать оружие? – спросил багалык.
– Обыскивать станем, – ответил кто-то.
Хорсун будто топором отрубил:
– Нет.
Сандал сдержанно напомнил ему, что воину, тем паче предводителю дружины, приличествовало бы жить по законам Белого Творца. Стало быть, по правилам, установленным жрецами.
Хорсун и тут нахамил. От неправедных слов его аймачные в ужасе отшатнулись, Сандалу же захотелось заткнуть уши.
– Твой Бог, видимо, постарел, перестал думать о несовершенных потомках Дэсегея. Иначе зачем допускает черные мысли в людях и тебя вводит в соблазн подозревать в дурных намерениях всех и каждого?
Кого хулить вздумал, болван, башка из железа! Создателя всего сущего, миров и Вселенной! Сандал едва не накричал на охальника. Собрав волю, скрепился, не стал до ругани себя принижать. Вспыльчивый Хорсун, чего хорошего, и за рукоприкладством бы не постоял. Жрец только и позволил себе, что глянуть с презрением на хвастливый шлем багалыка, который тот обязан надевать на сход.
Обыск в Эрги-Эн все же провели. И правильно сделали, хотя недовольные роптали. Зато торжища прошли спокойно, без драк-поножовщин. Топоры и большие ножи разрешили взять лишь рубящим стегна да мясоварам.
Разговаривать с багалыком жрец продолжал, несмотря ни на что, тепло и сердечно, как с другими… а в сердце бурлила кровь.
Кровь гнева не простила Хорсуна. И никогда не простит.
* * *
На подходе к юрте ребенок забеспокоился. Жрец уложил девочку на лавку. Младенческая напасть – выпачкалась. А теперь есть, наверное, хочет. Он поспешил развести едва тлеющий огонь. Пока разогревал воду и кипятил молоко, новорожденная время от времени всплакивала пронзительно и отчаянно, как тоскующая лесная птаха.
Встряхнув отмытые пеленку и одеяльце, Сандал подвесил их на колышек у камелька. Завернул девочку в один из чистых ровдужных лоскутов, хранимых для лекарских дел. Покормил ее, как сумел, капая молоком из свернутого конусом куска бересты. Молоко лилось мимо, за ушки, но, видать, что-то попало и в рот. Ребенок смешно зевнул и наконец успокоился, уснул на руках.
Вот уж не думал Сандал, что доведется ухаживать за чадом Хорсуна. Ох, измыслил же поворот хитроумный Дилга!
– Спи, безымянная птаха. Спи, дочь багалыка, домм-ини-домм, – шепотом пел жрец, покачивая девочку, и загадочная ухмылка трогала его губы.
Домм шестого вечера
Смиренный слуга и счастливый хозяин
Старик Сордонг опомнился от звуков своего же утробного урчания. Повел вокруг мутными глазами и выхаркнул на палые листья бурый комок червей. Память возвращалась с трудом. Ощущение во рту было мерзкое, между языком и нёбом катались песчинки и грязь. Вытерев запачканные пальцы о жухлую траву, поднялся с кряхтеньем, придерживая поясницу. Подумал, холодея: «А вдруг какие-нибудь люди невзначай заявятся ко мне, когда я бессмысленным младенцем ползаю тут и пожираю землю? Скажут – из отшельника превратился в бродячего духа заброшенного жилья, пора прикончить его, пока не натворил зла!»
Шагнув, Сордонг едва не упал и несколько мгновений тупо рассматривал округлый продолговатый предмет, о который споткнулся. Старая тальниковая верша… да. Было так: он ходил на озеро Травянистое, заново прочистил дорожку в водорослях, чтобы проверить вершу и поставить отверстием кверху, пока озеро не замерзло. Но рыба ушла в прорехи, снасть оказалась дырявой. Он взял ее починить, а на подходе к дому его напугала внезапно слетевшая к ногам ворона, вот и разобрала падучая немочь.
