Ботуры пережидали бурю в горных щелях. Распряженным лошадям тоже нашлось место вдоль каменных навесов. В пещерах было тепло, и багалык пригрелся, устало вытянувшись и скрестив руки под густым мехом волчьей дохи. Пряча досадливую усмешку в шарф из беличьих хвостов, углубился в раздумья, недовольный собой.
Полно б ему казниться. Ничтожен и жалок человек. Кто ж станет из-за промашек одного наказывать бурей Великий лес-тайгу и людей? И самому же возразилось: воистину так бывает. Все на свете спаяно неразрывной связью – малое с большим, большое с малым. Не появился б росток, не стало бы леса, не будь камня, не поднялась бы скала. А порой падение камня может вызвать крушение скалы и даже всей горной цепи. Когда это происходит, меняется Земля. Меняются древние души ее, сущие в бесконечности, но невыразимо хрупкие. Значит, от проступка одного человека способен преобразиться ход всей человеческой жизни. Лишь Белый Творец и священный конь с поводьями за спиной остаются неизменными вовеки. Обозревая миры, Создатель каждый день скачет на сверкающем Дэсегее по главной дороге Вселенной, по бело-желтому небу с девятью столбами-подпорками. Всевышний совсем не таков, каким старается изобразить Его главный жрец Сандал. Отец всего истинного, Он волен подарить маленькому человеку добрый нрав, любовь к людям и чистые, как у невинного коня, мысли. Однако властен и взыскать не только с человека, допустившего безрассудную вольность, а и с целого народа, перешедшего заповедную грань. Или взять и простить оступившегося, простить народ. Ибо великодушные – прощают…
Снедаемый стыдом, Хорсун подумал: а ему, багалыку, не хватает благородства. Чего взъелся на жреца? Не делает тот дурного. Наоборот, старается для долины больше иных, рожденных в ней. Видно – усердствует от души. Искренне любит Элен. В правильную веру людей обратил, рассказал о величии Творца. О бесспорном главенстве Его в Верхнем мире богов и духов. А что не в меру Сандал повелителен, мудрен и расчетлив, так это даже неплохо. Есть с кем в добром споре выявить истину. Слишком речист и дотошен? Зато славный лекарь и один из первых благословителей. Надо бы как-то сломать в себе неприязнь, поговорить с ним… повиниться… может быть.
Не верил Хорсун жрецам, громко утверждающим себя светозарными поборниками Вседержителя. Чрезмерным казалось. Во всем излишнем кроются либо глупость, либо скрытый умысел и обман. Сандал ох как не глуп, а пытается силой насадить в людях собственные разумения о Боге и божественной вере. Хорсун давно заметил: получается, что Творец запрещает, карает и милует по любой прихоти главного жреца. Сандал считает себя посредником, едва ли не наместником Создателя в Элен.
Хорсун никому не говорил, что представляет Царя Небесного гордым и суровым, похожим на ботура, которому есть с кем бороться. Имя противника Бога богов не произносится вслух, как и Подлинное Имя самого Бога. Враг тоже велик, хотя не имеет душ. Сюр лукавого питается силой зла и душами других существ. Он коварен и не выступает открыто. Не исчислить его плутовских личин, пособников и хитроумных орудий, приносящих людскому роду несметный вред. Незримую войну ведет Творец за имеющих души, за чистое бытие многих связанных друг с другом миров и времен. Отважный бой, неизреченный, что идет от изначальной ночи – оборотной стороны дня. Всевышний не кричит о победах. А если случаются поражения и смерть, скорбит безмолвно, закаляясь к грядущим битвам и мщению… Поэтому Он – воин.
* * *
Прижавшись к холодной стене, багалык прислушался к вою ветров, засмотрелся на косые штрихи снега и града. Непросто утомить человека, привычного к долгому бдению. Но после потрясений нынешней охоты глаза сами собой закрывались.
…Где-то далеко, в другом поднебесье, ревела и стонала жестокая буря. Или то ярился несломленный дух пряморогого лося с кровавой Ёлю между рогов?
Хорсун сбросил жаркую доху, выбрался из-под каменного козырька. В скрипучем воздухе разливался землистый полумрак. За кронами высоких сосен вспыхивали и угасали хвосты разноцветных зарниц.
Он был один. Торопливые ботуры ускакали, забыв разбудить багалыка. И коня забрали с собой. Странно… Верный Аргыс никогда не бросал хозяина. Остуженным железом дотронулась до истомленного предвестьями сердца злая горечь. Так, может, не Хорсун пришиб лося, а лось заколол его? Или матерые враги приблизились незаметно и перебили отдыхающую дружину? Неужто мертвый охотник просто бродит в мглистых пределах миров?..
Он не удивился смерти. Воин в любое мгновение готов к ней. Лишь подосадовал на крепкий сон. Вот и говори, что ботуры даже в дреме привычны отделять от шума стихии далекий посвист стрелы.
Вглядевшись в темневшую внизу чащобу, багалык увидел человека в белых одеждах. Человек направлялся к нему. Женщина… И дыхание зашлось: Нарьяна! С вздохом облегчения протянул руки встречь: ты пришла! Я знал. Я тебе верил. И Нарьяна подняла на него сияющие глаза-звезды.
Сейчас он прижмет ее к себе крепко и больше не отпустит, и сам не покинет. Они войдут друг в друга, как усталый меч после боя входит в преданно ждущие ножны. Навсегда сомкнутся, созданные стать одним. На стыке времен, на границе света и тени, тесно обнявшись, будут стоять над Великим лесом-тайгой, как могучее древо. Незыблемые, врастут в гнездо рождения новых Кругов, согреваясь навечно слитым теплом…
Хорсун смутился. Опустил руки. Чудные мысли приходят иногда к человеку. Непривычные, стыдные, вознесшиеся высоко. Совместимые разве что с песнью сказителя на празднике, а не с выдержанными в хладнокровии думами зрелого воина. Не скажешь такое вслух. Да и зачем, кому говорить? Лишь тут заметил: округлый стан жены истончился. Шла легко, не касаясь земли. Будто не шагала, а плыла или тихонько летела. Улыбалась неясно и грустно… Значит, родила в его отсутствие. Не дождалась… Где же дитя?
Он не успел спросить. Всего шаг остался, чтобы грудь Хорсуна приняла Нарьяну. Его шаг вниз либо ее – вверх. Малый промежуток, один взмах. Но хватило этого расстояния для внезапно рухнувшего между ними ливня.
Ливень был плотный, беспросветный, как душа ночи. Багалык заметался, отталкивая стену непроницаемого мрака. Мгла оказалась вязкой и одновременно упругой. Тело застревало в тесных струях и выпихивалось обратно. Ливень противоречил земным законам. Ни ряби в нем не было, ни дрожи. Лился сплошным водопадом, не разбиваясь о землю вдребезги, не ударяясь об нее бешеной пеной. Он и с горы не мчался потоком, перекатывая валуны и выдирая кусты с корнями, – входил в гору, в ее каменистый грунт. А земля скрежетала, искрила и сопротивлялась. Не желала впускать в себя широкое, мерклое лезвие ржавого ливня.
Хорсун без толку бултыхал в тяжкой стене руками, пытаясь нашарить тело жены. Заталкивал в стремнину голову, напрягая зрение. Смоляной дождь тут же превращался в сплошные губы. Прилипал к лицу жадным ртом, спеша вытянуть из легких воздух и самоё дыхание жизни.
Не колеблясь, согласился б Хорсун, чтобы дух пряморогого лося, выбравшись из ливневых плетей, сразил его сейчас. Пусть бы забрал с собой в топь, только бы увидеть Нарьяну живой и невредимой. В груди разбухал, больно притиснув сердце к ребрам, слепой безъязыкий ужас. Отчаянное мычание разрывало багалыка на части. Упал на колени, бессильно заколотился в подвижные пласты головой, руками, всем телом…
