– Сирота.
– Подсобим сходом, – посулился кузнец.
– Что ж, ладно, – буркнула толстуха, поджимая губы. Углубилась в себя ненадолго, почуяв общее смущение, а также возможную поживу. Распорядилась уже повелительно: – Мясную долю надо увеличить вдвое. Молоко у меня не коровье, от корешков да заболони ручьем не прихлынет. Новая люлька нужна. Пеленки, платьица, одеяло… – Метнула на укрытую расшитым одеялом собаку неприязненный взор: – То, что на девочке, больно маленькое.
– Будет, все будет, – обещал кузнец, любой ценою готовый избавиться от навязываемого ребенка из презренного аймака.
– Как назвать? – спросила Лахса. С сироткой можно было не церемониться, наречь девочку сразу. Если и заберут духи, некому страдать.
– Или́нэ, – строго сказал жрец, – ее зовут Илинэ.
Не успели остальные удивиться странному имени, а Сандал уже предупреждал Лахсу:
– Каждый месяц справляться о девочке станем. Присматривай за ней с душою!
За посторонний счет требовательный какой – «с душою»! От расстройства Лахса забыла попросить помощи. Юрту вчера растормошило бурей, стены осели, дверь перекосило, а Манихай занедужил, как всегда, видя перед глазами работу. Забыла женщина и о том, что сегодня исполнился год питомцу, и надо узнать, какое имя дали ему родители. А главное, намекнуть: ее недюжинными стараниями жив их чахлый сыночек!
Это было правдой. Нестойкое здоровье мальчика беспокоило Лахсу и Манихая, привыкших жить с подачек. Впрочем, какой бы корыстной ни казалась кормилица, она по-своему любила ребенка. Насколько могла и умела. Пусть непостоянно и легковесно, но во всю честную силу той невеликой любви, что отпустили ей боги и к собственным детям.
Забрав девочку, раздираемая бессильным негодованием, Лахса размашисто двинулась прочь.
– Подожди! – Урана кинулась за ней, обняла за плечи. Женщины остановились, о чем-то оживленно заговорили и повернули к дому.
«Не иначе обсуждают происшествие в Сытыгане, – подумал Сандал. – Что ж, пусть кормилица успокоится, почешет ядреный язык. Действенное лекарство от женского гнева». На молчание Ураны о происхождении девочки он мог положиться сполна. Кто-кто, а кузнец и швея умеют хранить чужие секреты… Жрец усмехнулся: сытыганский ребенок! Никто не узнает, чья дочь сиротка Илинэ!
Он запоздало вздрогнул. Почему ему в голову безо всякой причины ринула внезапная блажь назвать девочку именно так, а не иначе? Имя, минуя мысли, вылетело само по себе!
– Илинэ, – проговорил Сандал вполголоса, прислушиваясь к звучанию.
Илинэ – Элен. Элен – это «щека» реки со скалистым берегом, но настоящее имя Большой Реки – Илинэ, что значит «вперед». Илин – название востока, знаменующего восход ежедневного солнца и полет божественного Дэсегея. С Илин на землю саха снисходит теплое весеннее дыхание Ил, доставляемое на крыльях четырехглавого орла Эксэкю. Кроме того, первоначальный звук имени Ил означает мир на Орто, благоденствие, приносимое Иллэ – волшебной кобылицей, предводительницей табуна небесных удаганок.
Сандал засомневался: можно ли давать ребенку тайное имя реки, несущее множество высоких и чудесных смыслов? Подумал немного и решил – можно. Не стал больше голову трудить, раз уж так вышло.
* * *
Урана разрезала куски жеребячьей шкуры повдоль, отделила замшу от ворсистой части. Вышло четыре пеленки, две тонкие, две меховые – мягко вымятые, в жару прохладные, теплые в холод. Лошадиный пот на них сохранился, лечебный и чистый, терпко пахнущий лугом позднего лета и солонцовой землей. Легко собрать такую пеленку в кулак, а выпустишь – расправляется, как упругий ягелевый кустик. Обделается дитя – шкурку обмоют водой, встряхнут и лишь поднесут к очагу – высохнет, не успеют короткую песенку спеть. Девочке Илинэ ласковых пеленок должно хватить, там еще от сына остались.
Ребенок приник к вечно молочной Лахсе – не оторвать. Кормилица привычно оттянула пальцем край полной груди, чтобы не закрыло девочке носик, и знай себе стрекочет без передышки. Урана шепнула няньке в ухо имя сына, помахивая кругом дэйбирем, чтобы духи не подслушали. В семье кузнеца это имя произнесут громко, лишь когда он вернется.
Лахса нетерпеливо кивнула. Даже не поинтересовалась, почему так назвали, и того имени, какое Сандал придумал для малышки, тоже ни одобрять, ни порицать не стала. Сверх меры увлеклась сытыганскими новостями. Покачиваясь опечаленно, блестела оживленными глазками:
– Ой-ей, горемычная Кэнгиса! Надо будет на похороны сходить, узнать, что там такое стряслось… Слушай-ка, – вспомнила внезапно, – а ведь она, кажись, на сносях была.
– Не знаю, – заволновалась Урана.
– Точно, на сносях! Скрывает чего-то Сандал. Может, девочка эта – дочка покойной Кэнгисы?
– Не-ет, нет, что ты!
Зардевшаяся хозяйка мотнула головой, лихорадочно соображая, как утихомирить всегда пышно цветущее любопытство Лахсы.
– Жрец толковал, вроде бы мать ребенка из тонготов, проходивших мимо… Померла женщина, а кормящих у них, похоже, не было. Потому и решили оставить, а сами ушли далеко. Сказали, сюда никогда не придут. Не понравилось в наших горах. Да буря эта еще…
– Ох, тонготы! Их девушки до свадьбы гуляют, рожают неведомо от кого!
Нянька, кажется, удовлетворилась сбивчивым объяснением. Отбросила домыслы и снова запричитала:
– Ой-ей, бедненький ребеночек Кэнгисы! Тоже, верно, отравился и помер с ней вместе.
Лахса оглянулась, хотя женщины были в юрте одни, и жарко запыхтела:
– Кэнгиса-то с Никсиком – родные по крови, ростки одного отца!
– Что ты! – ахнула Урана. – Поди, неправда!
– Правда-правда, люди зря говорить не станут. Вот какой грех! Может, и вовсе они не отравились, а боги разгневались на них и вздумали наказать!
Довольная сказанным, кормилица отняла у девочки грудь – хватит пока. Илинэ поискала пропавшую еду, повертела головой, кривя ротик. Прижала кулачки к подбородку и серьезно, даже как-то задумчиво повела сизовато-черными глазами по склонившимся над ней лицам.
– Хорошая моя, славная! – залопотала размягченная Лахса. Вместе с молоком дитя вытянуло из женщины первую каплю любви. – Кудрявая, личиком светлая… Крупная, будто месяц назад уродилась.
Урана с тоскующим сердцем погладила младенческий локоток:
– Можно, маслицем оботру?
Лахса снисходительно пожала пухлым плечом:
– Обтирай, что спрашиваешь. Только до кормления надо было.
– Я легонько…
Пока Урана, обмирая от счастья, осторожно втирала свежее масло в нежные складочки, Лахса все болтала. Смакуя главные события, всякий слушок преувеличивала, ко всякой сплетне свое добавляла. Вволю напилась горячего взвару с сушеными ягодами шиповника, вдосталь наелась лепешек из карасевой икры. И ни разу рот не закрыла. Словно ела запасным, а другим свободно продолжал тараторить.
