Хозяйка утомилась от непрерывного празднословия. Начала было зевать и встрепенулась, опомнившись. Лахса едва не усыпила ее. Сидит и сидит как привязанная! А дома семья ждет, Атын-сыночек. Да и младшему Лахсы, горбатенькому Дьолло́ху, единственному из восьми ее детей болезному калеке, всего пять весен нынче исполнилось. От недогляда и растет горб у мальчонки. Сказывали, вывалился из люльки в младенцах, спинку зашиб… Надо скорее отправить шалопутную няньку домой.
– Кто за малышами сейчас присматривает? – грубовато спросила Урана, теряя терпение.
– Манихай, супруг мой, кому еще-то смотреть, – не моргнув глазом соврала Лахса. Но очухалась, стала собираться.
Ежедневная работа мужа Лахсы сводилась к гулянью по гостям, а дома к лежанию на боку. Люди с усмешкой говорили о его праздничной страсти: «Приходит с первым приходящим, уходит с последним уходящим».
– Никсик-то куда, интересно, пропал? – подняла голову нянька, укутывая маленькую в подаренное хозяйкой оленье одеяльце собаки Радость-Мичила. – И этот отшельник, Сордонг? Дочка Кэнгисы говорила вроде, что в аймаке видала его с незнакомцем. Верно я поняла? Ну и загадок нынче! А отшельника нашли?
– Жрец не сказал. – Урана забеспокоилась и так сильно сжала кочергу, которой ворошила угли в очаге, что костяшки пальцев побелели.
– Наверное, тоже скончался, – предположила Лахса. – Уж кто на свете нагрешил, так это он, лживый, опасный шаман, почти что чертяка! Слыханное ли дело – жить совсем одному. И где! У Диринга, битком набитого водяными и ящерицами, продернутыми в кольчугу! Манихай баял, будто водится там бесовская рыба с башкой, как целая юрта. Раньше на берегу Диринга валялась огромная раскрытая челюсть с двойными клыками. В нее свободно мог въехать всадник на самом высоком коне!
– Куда же она потом девалась?
– Сказывают, держит вместо столбов землянку Сордонга! – прошептала Лахса, раскрасневшись от нового увлекательного витка беседы.
Хозяйка отвернулась, отошла к левой спальной лавке, где поскуливал Радость-Мичил. Сказала оттуда суховато:
– Нет там никакой челюсти, выдумки все.
– А ты откуда знаешь? – сощурилась Лахса. – Была у него, что ли?
– Знаю – и все, – отрезала Урана. Напомнила, исключая вопросы: – Так не забудь про имя шагающего… К вечеру пришлешь свою старшую за молоком и сливками. Ступай же. Устала я от разговоров.
Дверь за кормилицей закрылась чуть громче, чем дозволяют приличия. За окном донеслось:
– То зовут, то гонят, помыкают как хотят! Одного за другим детишек садят на шею, будто собственных мало! Сами жируют-отдыхают, а ты пластайся, расходуй себя задаром в дряхлой юрте, что вот-вот всех нас придавит!
* * *
Женщина саха, пока дойдет от лежанки до камелька, успевает продумать девять мелких и больших мыслей. Мозгуя свое, Урана не поставила, как обычно, домком сосновые поленья, а положила боком на красные угли. Камелек в доме кузнеца не такой, как у других, особый, просторный, с хитрыми вытяжками и мудреными решетками. Это чтобы жене сподручнее было подкрашивать вымятые кожи в дыму.
Неохотно затлели сырые дрова, недавно рубленные в тайге. Повалил густой дым, рванулся в тягло клубами. И вот подвешено в очаге на крюках для котлов полотно нежно вымятой, обтекаемой на сгибах кобыльей кожи. Пройдет время трех варок мяса, огонь одолеет мозглую продымь и потихоньку начнет разгораться. До того надо успеть вытащить кожу из жерла. Смолистый дым придаст ей глянцевитый лоск и солнечный отсвет рыжей сосновой коры.
Чтобы шкура стала мягче мягкого, Урана вначале вымочила ее и выстудила в подвале. Потом содрала мерзлую шерсть скребком и смазала испорченными рыбьими потрохами. На исходе двух дней едкая слизь хорошо разрыхлила основу, легко удалились волосяные лунки. Подошла пора бить-молотить очищенную кожу колотушкой, тискать в зубцах деревянной кожемялки, мять руками, смазывать мездру коровьими мозгами и жирным бульоном да пахтать в простокваше. И еще несколько раз, спустя дни, мять, выкручивать, продолжая «кормление» кислой сметаной и топленым маслом. Урана продымила ровдугу над ямой с костром из гнилушек и растерла коричневым ольховым отваром.
Из этого полотна, приятно льнущего к телу, она сошьет к возвращению мальчика в семью красивую рубаху с собольей опушкой. Хватит и на летнюю безрукавку. Заранее шить нельзя, но давеча богиня Айи-Сита хорошо угостилась через огонь кобыльей печенью. Вроде удалось с ней договориться, чтобы не допустила до погляда чертей, ждущих какого-нибудь нарушения. Урана уже преступала запрет. Не выдержала – пошила сыну прежде срока доху, пояс и торбаза.
Тимир чем-то занят в кузне. Не скоро, пожалуй, зайдет. Значит, можно достать из короба под лежанкой вещи для одиннадцативёсного Атына. Полюбовалась добротной работой. По вороту и обшлагам светло-коричневая оленья доха оторочена пятнистой рысьей опушкой. Спереди на груди бобровые вставки, украшенные понизу железными рубчатыми пронизками и медными бляшками. Сзади на полах косые разрезы до бедер для свободной верховой езды. Пояс сплошь усеян литыми бляхами попеременно белого и черненого серебра. На поясе нож в чехле и вышитый кошель с деревянной крышкой. У торбазов остроносая подошва из толстой, продубленной в лиственничном настое кожи с загривка лося, по боковым швам, начиная от ремешков на лодыжках, вьется замысловатый узор.
Что бы ни делала Урана, все сработано на совесть и с любовью, поэтому даже самое простое выглядит празднично. Достался-таки ей дар матери – памятные на швейные хитрости руки.
Снова переложила дно короба сухими ветками можжевельника, отгоняющими бабочек моли. Спрятала одёжку сына обратно. Кажется, никогда так не желала, чтобы весны скорее летели. В молодости все ждала, когда сменит девичий головной обруч на женскую шапку с медным солнцем. Сменила… и что? Счастливей не стала. Счастье, и то половинчатое, разделенное с ветреной нянькой Лахсой, пришло лишь год назад…
Порывшись в коробе, Урана вынула девичий убор. Весь обруч был в чеканных кругляшах с рисунчатыми пластинками на цепочках, спадающими обочь лица. На концах подвесок серебряные чорончики-капли наподобие конских морд. Их когда-то, проходя отцовскую выучку, отлил Тимир.
Некому дарить к беззаботной юности наследные вещи, некому откладывать на приданое. Если все будет хорошо, Урана поможет Лахсе собрать необходимые в замужестве вещи для сиротки Илинэ. Совсем не скоро… Но мысли бежали вперед, и хотелось помечтать. Женщина подняла взгляд на куклу-идола. Робко попросила богиню семьи раздобриться, подарить им с Тимиром когда-нибудь побольше внуков. Вот бы юрта зазвенела от ребячьих голосов и смеха, засияла от светлых улыбок ясноглазой и шустрой детворы! Что для женщины есть желаннее?
Пальцы запомнили ни с чем не сравнимую нежность младенческой кожицы, болезненные и сладкие приливы молока к груди. Впустую оно сгорело, сына не дали вскормить. Не касались груди детские пальчики, царапали лапы щенка.
Как хотелось сегодня прижать к себе маленькую Илинэ!.. Ох, неужто правда, что Никсик с Кэнгисой – побеги родственной крови? Нет, не должно, от такого греха не родятся ладные дети. Старшая-то дочь вполне здорова на вид. Та самая, что прибежала ночью к жрецам. Девочка по имени Олджуна.
