– Куда вы? – бесстрашно спросила колдунья. Сделала неуловимый шажок и придвинулась к коню почти вплотную.
– Пропусти, Эмчита! – потребовал Хорсун, подавляя желание оттолкнуть сапогом живую преграду. – Мы в Сытыган. Рыбаки убили моих людей и похитили жену… Отойди, дай проехать!
– Убили?! Не может быть!
– Что торчишь на дороге столбом?! – заорал на Эмчиту один из ботуров. – Э-э, чего нам болтать с любопытной старухой, время теряем!
Чертыхаясь, объехал слепую. Четырехглазая собака низко зарычала, обнажая острые клыки и вздыбливая загривок. Конь под воином шарахнулся. Осерчавший всадник стегнул пса плетью, но не достал – Берё был прыток.
– Охолонь! – одернул воина багалык и обратился к старухе настолько сдержанно, насколько мог в этот тягостный для него миг: – Почему ты нас не пускаешь?
Старуха подняла кверху ладонь.
«Высокая», – некстати подумал Хорсун. Посмотрел в мудрое, изборожденное тонкими морщинками лицо с отцветшими лепестками опущенных век, и ему стало стыдно.
– Не надо ехать туда, они уже мертвы, – вымолвила слепая печально. – Сытыган пуст. Женщины и дети у старейшины Силиса в селенье Горячий Ручей.
– А жена? Моя жена?!
Колдунья качнула головой:
– Ее там не было.
На тесной тропе бок обок с конем багалыка встала лошадь воинственной всадницы.
– Вот как! Мертвы! – воскликнула она. – Кто их прикончил?
– Они отравились.
– Откуда знаешь?
Эмчита не ответила на вопрос. Нежилые глазницы с коричневыми веками словно взрячую уставились на Хорсуна. Пальцы храбро и безошибочно перехватили уздечку Аргыса.
– Прошу твоего милосердия, багалык! Боги запомнят сострадание воинов к оступившимся… Недалеко в той стороне, – старуха махнула рукой куда-то вправо, – лежит человек. Никсик, старшой Сытыгана. Его нужно отвезти к жрецам. Помогите несчастному. Он умирает.
– Умирает! Добро же! Убил моего мужа и деверя, а теперь сам умирает! – Всадница злобно расхохоталась и поворотила коня к кустам.
Берё предупреждающе залаял. Слепая раскинула руки, лицо ее умоляло:
– Нет-нет! Послушайтесь разума! Разберитесь сначала! Может, он ни в чем не виноват!
– Разберемся, – угрюмо кивнул багалык.
Колдунья отступила на обочину, пропуская витязей. Проскакав по торной тропе, им легко будет свернуть и отыскать Никсика. Не обязательно сквозь кусты ломиться.
Отъехав было, Хорсун оглянулся:
– Эмчита! Не видела ли ты, случаем, чужака с белыми глазами? Он вновь объявился. Любит погуливать в этом лесу…
Торопкие слова опередили мысли багалыка в который раз за день. Опоздал сообразить, что, если колдунья и встречала незнакомца, она не смогла бы узреть ни его самого, ни страшных глаз. Однако старуха чего-то испугалась и, поскользнувшись, едва не завалилась за кромку тропы.
– Нет, не видела, но…
Она тоже забыла о своей слепоте.
– Что же? – Хорсун нетерпеливо стукнул себя по колену рукоятью плети. Эмчита невольно вскинула руку к лицу. Помедлив, глухо проговорила:
– У него холодные глаза. Льдинки с каплями крови вместо зрачков. И одежда цвета беззвездной ночи… Он пожаловал в Элен?
– Да.
Старуха вновь отпрянула, как от удара, и наступила собаке на лапу. Подобрав придавленную конечность, Берё заскулил и прижался к хозяйке. Псу было больно, но больше взволновал ее внезапный испуг.
– Ты знаешь странника?
– Нет-нет, – забормотала Эмчита, пятясь. – Не говори мне о нем больше ни слова! – Она круто развернулась и побежала по тропе в глубь леса вслед за собакой. Даже не побежала, а понеслась, слишком стремительно для слепой. Какие-то корешки вылетели из корзинки…
Пожав плечами, Хорсун тронул поводья. Аргыс повернул с дорожки в густые кусты шиповника, куда указывала старуха и где уже сгрудились воины.
– Он ждет, – посторонилась Модун, когда багалык слез с коня. – Хочет поговорить с тобой.
Убийца ее мужа умирал, а в сердце женщины потухло ликование мести. Вид Никсика был неузнаваем и страшен. Синюшное лицо невероятно раздулось, глаза утопали в подушках щек и вряд ли что-нибудь видели. Дышал он трудно, с каждым вздохом грудь судорожно вздымалась и ходила ходуном. В уголках натянутых губ с протяжным свистом вскипала багровая пена. Удивительно, как человек, истерзанный этой беспрестанной пыткой, до сих пор оставался жив.
– Багалык, – просипел он едва слышно.
Хорсуну пришлось опуститься на колено и приблизиться ухом к его рту.
– Убей меня, – простонал Никсик. – Я желал тебе смерти, а теперь желаю смерти от твоей руки. Я поплатился за все… Как же мне… больно!.. Убей!
– Я не добиваю умирающих. – Голос Хорсуна дрогнул. – Где моя жена?
– Не знаю…
– Это вы перерыли мою юрту?
– Да… Один из наших искал твою бобровую шапку.
– Почему вы напали на заставу?
– Мы съели грибы Илбиса и на время сошли с ума. Их дал странник, которого привел Сордонг. Глаза у чужеземца… будто горящие уголья во льду. Он мало похож на человека. Странник солгал, что ты… что вы все погибли, и повел нас в заставу. Ему была нужна… твоя Нарьяна.
– Зачем?!
– Если хочешь узнать все… иди к отшельнику… – с усилием выдавил Никсик. Слова толчками вырывались из его непослушных губ, из хрипящей сдавленной глотки. – Я опомнился сразу же после налета… я тоже шел к Сордонгу, чтобы понять, за что он погубил собственный род… За что сделал нас душегубами. Почему наврал с три короба… разжег мою ненависть… Но я умираю. Иди к нему и спроси за меня… А сначала отправь к Ёлю остаток моего никчемного Сюра, отравленного… завистью к тебе. Страшной завистью, Хорсун!.. Не так я жил… не тех слушал. Надо бы по-другому, да поздно. Я виноват перед тобой… перед родом и перед всеми… бесконечно… виноват… Но я знаю, ты – добр… щедр душой. Ты – хороший человек… Умоляю, позаботься о моей жене. О дочке Олджуне… Кэнгису надо лечить, она больна… Прошу тебя. Про…
Набрякшее лицо Никсика посерело. Содрогнулось, как павший на землю рыбный студень, и откинулось набок… Какое слово он не успел договорить? Просил прощения или продолжал радеть за родных, за дочь и жену, о смерти которой не знал?
Хорсуну некогда было думать об этом. Он отодрал от дохи умершего кусок истрепанной полы и прикрыл его нечеловечески расплывшийся лик. Тело последнего старшины Сытыгана они заберут на обратном пути.
– К отшельнику! – взревел Хорсун, взлетая на коня. Всадники обратились в сторону озера Диринг.
* * *
Из плохо притворенной двери тордоха доносились громкие вопли. Под мерную дробь бубна Сордонг заунывно, с кричащим напевом, орал во все горло что-то похожее на песнь. Он так увлекся, что, обычно опасливый и чуткий, не услышал топота коней, стука вынутой из ворот жерди и скрипа снега под ногами спешившихся воинов. Привязывая Аргыса к орясине изгороди, багалык уловил вполголоса сказанное Сордонгом между воплями:
