Может, боги решили взыскать за легкомысленное отношение к джогуру? Никому не помогла, не вылечила. Только и знала сглупа забавляться сторонними видениями, теша праздное любопытство… Не он ли причина ее похищения – непрошеный, обременяющий душу джогур?!
Кюннэйя смотрела на журавлей до тех пор, пока клин не превратился в точку, и лишь тогда возвратилась к повозке.
Позади скорбной толпой стояли мрачные скалы. Тусклым золотом отливали рассветные вершины с наброшенными на них лучами – поводьями божественного коня Дэсегея. Крылатый ветер рвал черные космы плачущих сосен. Земля людей саха прощалась со своей дочерью. Отчаянный крик раздался в дальних горах – безутешное эхо проводило Кюннэйю.
– Я вернусь, – пообещала женщина, стиснув зубы, чтобы не крикнуть в ответ.
Спохватилась, вспомнив о ребенке, не познавшем ласки священной земли – оберегающих ладоней предков. Поправила себя:
– Мы вернемся… Если останемся живы.
Домм пятого вечера
У каждого места есть свой дух
Рассчитывать Кюннэйе приходилось лишь на собственную сметливость. «Что нужно от меня воеводе и лекарю?» – беспрестанно вертелось в голове женщины. Но молчало всегда такое безошибочное чутье. Молчали покуда и сами гилэты.
Теперь она знала: в ее беде виноват странник. Известно ли ратаэшу, из какого мира явился белоглазый колдун? Кюннэйя не могла не думать о Дэллике и в то же время гнала от себя его имя. Вдруг вызовешь окаянного ненароком…
Дитя внутри готовилось к выходу и не страдало – об этом знали чуткие руки, поглаживающие живот даже в дреме. Постоянная тревога стала обычной для пленницы. Она к ней привыкла, как понемногу свыклась с малосъедобной, на ее вкус, вязкой и соленой гилэтской пищей, с беспокойным одиночеством в возке и полными жгучего страха вылазками наружу. Шипящего голоса она больше не слышала ни в забытьи, ни вживе. Не примечала и ледяных глаз, сколько ни опасалась снова встретиться с ними. Должно быть, сведущий в джогурах странник отправился иным путем, беспокоить иные умы.
Понемногу Кюннэйя перестала испуганно сжиматься, когда в повозку забирался седобородый лекарь Арагор. Он приносил еду и питье, был не прочь поговорить. Интересовался обычаями народа саха, расспрашивал об укладе, вере и способах лечения, о том, как удалось Кюннэйе вызнать язык гилэтов… Она старательно отвечала, с каждым разом замечая, что говорит на чуждом языке все лучше и лучше. Храбрилась, готовясь спросить, зачем ее взяли с собой. Но Арагор будто чуял – сразу же замыкался и уходил.
* * *
Гилэты бежали, втихомолку браня своего вождя. Было за что его лаять, за что срывать в скверных словах бессильную ярость. Год назад старый ратаэш, обреченный на смерть болезнью, уговорил Властелина назначить воеводой вместо себя единственного сына Гельдияра. Против высокого приказа отрядные старшины возразить не посмели. Как сообщить об ошибке воеводы поверх его головы? Да и не поспоришь со стариком. Слушать бы не стал, привыкший к безоговорочному повиновению.
Вождь любил власть, и она его любила, потому что был справедлив и честен. Но дал-таки слабину, оплошал перед кончиной. То ли нехорошо знал свое чадо, то ли родительская любовь ослепила хворое сердце. Продержался на Посвящении сына стоя, с высоко поднятой головой. Сам надел на преемника серебряную гривну с изображением коршуна. Гордость счастливого отца держала в крепкой щепоти душу и изнуренное тело. А когда все завершилось, рухнул и больше не встал.
Молодой ратаэш поначалу вел войсковое дело справно. Быстро сумел завоевать благоволение Властелина. Выказал отменную удаль: с двумя отрядами отогнал далеко в восточные степи за море вредоносных кочевников. Возвратились со славой, пригнали толпу здоровых рабов. Властелин был доволен, наградил победителя отделанным золотом шлемом…
Прошло полгода, и Гельдияр, к несчастью, приблизил к себе приблудившегося странника-чародея. Роста тот был нездешнего – высоченный и худой, как жердь, глаза будто бездонные трещины в вечных ледниках, и возраст не определишь. Затхлостью и прелой плесенью несло от него, словно из непроветренного погреба. Но волосом не сед, на ноги быстр и белые острые зубы щерятся по-волчьи. Стало быть, не стар.
Никто не знал, в каких краях, расставшись с родною кровью, развязал колдун свою пуповину, что заставляет его неприкаянным перекати-полем бродить по земле. Одни говорили – перс, другие – эллин, третьи склонялись к догадке, что он из людей, живущих в Небесных горах. Странным казалось и то, что на истинном языке чужак болтал ловко и многословно, лишь чуть-чуть запинаясь.
Только из-за войскового лекаря, почтенного Арагора, бывшего другом старого ратаэша, а теперь негласным советником Гельдияра, терпели воины странника. Арагор его и привел.
Занимая большой чин не по годам, заносчивый и самонадеянный Гельдияр не умел вести себя достойно. Чародей крепче веревочных пут околдовал-повязал его тенетами хитрой лести. Вскоре ратаэш так возомнил о себе, что с отрядными стал разговаривать свысока, к служилым обращался сквозь зубы. Кто иной и вовсе не подступись. Завел прислугу сверх обычного – разных стремянных, стольников, мальчишек-разуваек. А еще, приметили воины, начал холить и наряжать свое тело, грех молвить, как девка на выданье. Заказал себе кольчугу с золотыми насечками, шлему под стать, и новый походный шатер. Возил с собой музыкантов, лебяжьи подушки, ковры и благовонные курильницы. Будто не воевать ездил, а отдыхать и развлекаться… Вояки благодарили судьбу за то, что прибрала старого вождя прежде сыновних нелепиц.
Армия продолжала покорять, почти не сражаясь. Броня была крепка, новобранцев своевременно обучали ратному делу. Но при прежнем правлении не случалось такого, чтобы воины притесняли собственный народ. Теперь же слух об их бесчинствах летел впереди испуганной птицей. Пользуясь благосклонностью Властелина, ратаэш добился увеличения пособия военному поселенью. В три раза выросла дань продовольствием, дорогими вещами и изделиями мастеров. Люди возроптали против обременительных поборов, однако, вместо того чтобы пожалеть свой народ, Властелин разрешил ратаэшу наказывать ослушников. У посмевших перечить стали силком угонять скот, забирать последнее. Появились корыстные воины, которым такая обстановка в стране пришлась по нраву…
А Гельдияру все было мало. Поверил посулам перехожего колдуна, позарился на чужую землю, манящую нетронутыми просторами. Так и этак повторял полюбившиеся слова бродяги, что-де темные, полудикие туземцы будут рады покориться истинным людям, сами выгонят навстречу табуны своих шерстистых коньков, откроют полные злата кладовые и ежегодно станут платить повинность, какую затребуешь.
Колдун называл те края Северной Йокуменой. Кто-то в войске вспомнил: эллины похоже величают обитаемые пределы Земли. Значит, странник точно эллин. Ну, то дела не меняло, будь он хоть хвостатый дядька с рогами, все равно было видно – нечего ждать добра. А северная землица Йокуменой и должна прозываться, ведь люди, обитающие в тех местах, известны как йокуды.
