Души воинов саднила и надрывала боль поражения. Больше трети бойцов сгинула на проклятом поле. Как теперь держать отчет перед Властелином и народом, как в глаза торговцам смотреть?..
Поминая погибших друзей, молодые то и дело срывались в гнев и запал. Грозили вернуться, потрясали оружием, скаля в нерастраченном буйстве крепкие зубы. Бывалые воины, глядя на юнцов, возгорались сердцами в жгучем желании мести. Но тотчас же, сердясь на себя, унимали неугомонных окриком и насмешкой, заодно и себя стреножа. Сердца горят, когда еще близка скорбь. А пройдет время, и следующий бой перешибет нынешнее горе радостью победы… или новой скорбью.
Вот только не скоро он будет, этот грядущий бой. Хорошо было плыть на плотах вниз по течению – будто на крыльях неслись, подгоняемые хвастливой удалью да предвкушением скорой добычи. Обратно-то добираться долгонько хоть со славою, хоть без нее. Почитай, пути месяц с лихвой, а вокруг безлюдье, дебри и хмарь.
Кое-кто вздыхал о добре, добытом в первых селах Йокумены. Не до того было, когда ног не чаяли унести, а сейчас жалко. Изрядная гора драгоценной всячины, тонких кож и роскошных мехов уплыла на плотах, в спешке отвязанных лекарем. Малость бы утешилась поживой попранная гордость! Достанется кому-то, если волнами не снесет, не попортит водой.
Матерые вояки пуще всего крушились о косице ратаэша, отсеченной прытким туземцем. Не измыслить бесчестья страшнее этого. Лишиться волос в баталии равно снятию скальпа. Вождь мог смыть позор собственной кровью. Однако не всегда человек, мнящийся снаружи ладным воином, таков же внутри. Полоснув по косе, неприятель будто верхний пласт сковырнул, открыл трухлявое сердце. Или честь ратаэша, как игла дьявольской жизни, что хранится в глубине огнедышащей горы, пряталась в одной из утерянных волосинок? Подвиги Гельдиярова отца воспевались в песнях, а тут… Боль утраты воинам пережить легче, чем срамоту. Эх, пусть бы вовсе голову ему снесли! Но прежде того – подлому колдуну.
На сражении странника не было. После ненадолго явился и снова исчез. А ратаэш не снимает теперь шлема с золотою каймой даже во время трапез. И этого бесчестному недостало! Видно, голова Гельдияра утеряла разум вместе с косой. Ринула блажь взять зачем-то невольницу. Не девку приглянувшуюся похитил, что как-то можно было понять: позабавится и отдаст на потеху желающим либо прикончит. Захватил пузатую бабу! «Колдунья», – проговорился лекарь. Когда и где успела приворожить ратаэша? Всякие водились за ним грешки, но непотребства озоровать с бабенками в тяжести вроде не замечалось. А тут, подумать невыносимо, вражину с враженком в чреве разместил в порожнем возке. В другой повозке тряслись лежачие раненые, из третьей в трапезах безотрадной дороги убывала провизия…
Как унять недовольство в людях, усмирить мятежные головы? Не раз и не два подходили к ратаэшу отрядники. Дал бы сжечь ведьму – и вся недолга, спустили б воины в бесовский дым часть неистовой горечи. Ох не доведет до добра смута, гуляющая в оскорбленной рати, взрывной угрозой таящаяся в пасмурных глазах… Но Гельдияр молчал, только кровь от лица отливала.
* * *
До земли гилэтов оставалось еще не меньше четверти месяца, когда кашевар объявил, что муки и соли хватит всего на несколько дней. Ждущие любого огонька смутьяны сразу вспыхнули, взбаламутили остальных. Будто кипяток хлестнул через край – воины рванулись к ратаэшу:
– Прикажи ведьму сжечь!
Тело Кюннэйи мгновенно покрылось испариной. Вот она, Ёлю! Ужасен облик ее и – множество пылающих ненавистью глаз, оскаленных ртов, хватких пальцев, рвущих живую плоть… Костер не понадобится, раньше успеют разодрать в клочья.
Ратаэш сузил сумрачные глаза, поднял руку кверху, и клокочущая толпа утихла.
– Что же, сгорит баба – и жирная небесная каша прольется в ваши голодные глотки? – спросил с усмешливой надменностью.
– Заговорами оплетет, отравит последнюю пищу!
– Почто тебе брюхатая, ратаэш?
– Где колдун, учинивший напасти?
– Правды хотим! – послышались громкие крики.
Кюннэйя сжала в себе упругую каплю Сюра и собралась раздавить ее усилием воли, как омулевую икринку. Она успеет прервать излучение жизни, прежде чем до нее доберутся страшные руки… Но последние слова насторожили, вытянули обращенные внутрь мысли к происходящему извне. Она тоже хотела знать правду.
Вместо ратаэша заговорил Арагор:
– Слушайте, воины! Не зря сказал я вам, что эта женщина – колдунья. Причем очень сильная. Сильнее помогавшего нам странника и других чародеев. Сами посудите: обученных ратников у йокудов было немного, остальные – простой народ, вооруженный охотничьими луками да топорами. Но не мы их, а они нас одолели… Почему так вышло? Почему? – спрашиваю я вас, сыны истинного народа!
Нестройный гул голосов ответил старику:
– Туман виноват!
– Белая мгла!
– Великая магия, напустившая на поле дремучий туман, – вот что это было, – многозначительно продолжал Арагор. – Странник не сумел справиться с волшебными заклятиями колдуньи и покинул нас в стыде и досаде, видя в нашем поражении свое бессилие… Накануне сечи мне было видение в дреме. «Пусть случится то, что должно, – сказал высший дух, посланный богами. – Смиритесь, вам не изменить рокового боя». «Зачем же тогда мы пришли в Йокумену?» – спросил я у духа.
– Да и впрямь – зачем? – выкрикнул кто-то.
– Скажу не своими словами, но словами духа. Он молвил: «Ты и ратаэш должны похитить главную йокудскую волшебницу. Познав радость жизни на истинной земле, привыкнув к ней, она принесет вам немеркнущую славу. Так решили боги, которые благоволят к вам. Но за грядущие удачи вы заплатите высокую цену – кровь воинов».
Толпа глухо и угрожающе зароптала. Арагор повысил голос:
– Дух показал дорогу к женщине. Поэтому мне и Гельдияру, сколько он ни сопротивлялся, пришлось уйти с гиблого поля, окруженного колдовским заговором… И вдругорядь я спрашиваю вас, воины: что бы вы ответили на моем месте, когда исход был уже предрешен? Боги могли рассердиться, если б мы с ратаэшем не послушались. Я много думал об этом, вместе с вами скорбя о погибших. Великую жертву принесли мы священному небу! Разве не заслужена нами счастливая доля?
Речи лекаря вновь прервали отдельные выкрики. Они были ехидными и задевали честь ратаэша напоминанием о злополучной косе. Голос Арагора подернулся едва заметным налетом гнева:
– Вы приучены, засыпая на земле, класть голову на кулак вместо подушки. Вы привыкли довольствоваться крылышком дикой утки вместо котелка каши, сдобренной маслом. Вы притерпелись к холоду, дождю, зною и другим неудобствам. Но все это вы переносите только в походах. А тут, в Йокумене, вся жизнь – беспрерывный поход, полный лишений. Разве вам по нраву пришлись ее худородные земли с чахлым лесом, которому нет ни конца, ни края? Все мы слышали, как грозно гудят северные скалы, похожие на зубы и пальцы, торчащие из Преисподней! Мы много дней пути шли по марям с очагами опасных болот, с тучами мошкары, выедающей очи! К чему нам богатства этих гиблых земель, воины? К чему они нам, когда на свете есть другие нехоженые места, изобильнее и ближе?
