Сплюнув в сторону, взбешенный Сандал только тут заметил старейшину. Силис переминался позади с ноги на ногу, ему стало неловко. Выдалась же нелегкая нечаянно подслушать сторонний разговор!
Тряхнув гривой шапки, Сандал собрался что-то едкое, обидное ответить Отосуту. Уже и рот перекосил, но почему-то смешался. Не успел старейшина глазом моргнуть, как главный жрец слился с толпой. Силис повернулся и понял причину его скорого бегства: к мясному амбару приближался Хорсун.
– Нашли подходящего тельца в Крылатой Лощине, на жеребенка поменяли, – сказал багалык. – Я домой пока, Аргыса заседлаю.
Старейшина кивнул.
– Дяденька Хорсун! – окликнул звонкий девчоночий голосок. – Куда мне идти?
Хорсун недоуменно оглянулся, и на лицо его словно упала тень внезапно подступившей тучи. Силис сообразил, что багалык, занятый своими мыслями, напрочь забыл об Олджуне.
Домм восьмого вечера
Что такое «красиво»
Под вечер, страшно утомленный, старейшина возвращался домой. Ехали с Тимиром, обсуждая перипетии хлопотного дня.
– Так ты еще ни разу не видел своего сына с тех пор, как вы отдали его многодетным? – осторожно поинтересовался Силис.
– Нет, – хмуро ответил кузнец. – Близко к их жилью не подхожу. Стыдно признаться – боюсь, мало ли что. Пусть уж обычай будет соблюден до конца.
– Но ведь завтра… э-э… – Не договорив, Силис изобразил руками крышу дома. От усталости на него вдруг нашло косноязычие.
– Во время строительства Лахса обещала унести Атына к соседям, – понял Тимир и, недовольный тем, что нечаянно выдал имя сына, в досаде потер подбородок.
– Вот как… – Силис успел придержать язык, тоже едва не сболтнув лишнее. О том, что имя для сына кузнец выбрал странное. Атын – Другой.
– Мне подумалось, так будет лучше, – сказал Тимир, отвечая на незаданный вопрос. – Чтобы демоны совсем отвернулись от ребенка, решили, будто он не наследник кузнеца. Не мой сын. Другой мальчик… Это имя, согласись, все ж попригляднее, чем, например, Мекю́н – Плохой или Холонгсо́йя – Запах-пота-из-подмышки. А ведь ты знаешь мужчину и женщину с такими именами. Их родители также пытались отвести злых духов. Не потому ли эти люди живы-здоровы сейчас? В детстве мы играли с девочкой Холонгсойей, и я не помню, чтобы кто-нибудь дразнил ее. Все знали: подразнишь – вызовешь беса, погубишь подружку. Можно, конечно, поменять имя после, когда станет известно, какой сложился нрав у мальца, но зачем? Пусть оно, не гордое и как бы стороннее, дольше оберегает его душу.
Помолчав, Тимир продолжил с тоской:
– Если б надежда была, что Урана еще родит! Но вряд ли. И весны не те… – Он встряхнулся: – Подождем возвращения сына. Главное – рос бы мальчишка здоровым… Ладно, Силис, до встречи. А не зайдешь ли к нам передохнуть? Урана, поди, что-нибудь вкусное к ужину приготовила.
– Нет, спасибо, – отказался Силис. – Дома ждут.
Тимир прощально кивнул и поскакал по дороге к крылатым холмам.
Проезжая мимо елани, где на опушке, защищенной от холодных ветров, приткнулся двор Манихая и Лахсы, старейшина высмотрел у поленницы двоих малышей. Старшему, сгорбленному золотушному мальчонке, одетому в нелепую, плохо вымятую хламиду, было не больше пяти весен. Второй, в ловкой двухцветной шубейке из ушей зайца и такой же нарядной шапочке, но обутый в драные великоватые торбаза, казался вовсе крохой. Он еле стоял на ножках, прислонившись к лежащему бревну. Видно, это и был сын кузнеца.
Чем-то увлеченные, дети не увидели Силиса. Он незаметно подъехал к изгороди. Старший, кряхтя, обхватил красными от холода ручонками валяющийся недалеко чурбан величиной почти с себя. Повалив его, подкатил к бревну.
– Вот, стол тебе будет, – донесся голос, необычайно звучный для тщедушного тельца мальчика.
Силис удивился: никогда еще не приходилось ему слышать у детей такого чистого и яркого птичьего голоса. Он был не пронзительный, густой и приятно волнистый.
– Вот, стол тебе будет, – повторил парнишка, с трудом устанавливая тяжелую чурку перед бревном, и до Силиса дошло, что он не говорит, а поет.
– Эгей, смотри-ка, знаменитый силач Элен стол принес для твоих игрушек! – пропел малец. Порылся за бревном и высыпал на «стол» кучку коровок, лошадок и олешков, вырезанных из тальника. Видно, Манихай, превозмогая лень, смастерил их как-то на досуге, украсил резьбой и рожками.
– Правда ведь, сильный твой брат?
Обняв карапуза, маленький горбун взгромоздил его на бревно. Встал напротив и потряс поднятыми вверх сжатыми кулачками, показывая, какая в его руках прячется сила.
– Жаль, что ты еще не умеешь разговаривать, а то бы сказал: «Вот стоит мой брат Дьоллох, большой и толстый, как воин!»
Восхищенный ребенок залился смехом. Силис, не сдержавшись, тоже хохотнул. Дети резко замолкли и настороженно уставились в лицо незнакомому дядьке, выглянувшему из-за поленницы. Перепуганный Атын громко заревел. Силис спешился, привязал коня и опять выглянул.
– Ты кто? – храбро осведомился Дьоллох, загораживая плачущего малыша. – Если пришел за моим братцем Атыном, я его не отдам. Я пинаться умею!
– Да не собираюсь я забирать твоего братца, – засмеялся Силис, пролезая во двор между жердинами изгороди. – И сражаться с тобой не хочу. Я видел, как ты нес огромное полено, и подумал, что такого сильного мальчика давно не встречал. А еще ты, оказывается, очень красиво поешь.
Атын перестал плакать. Чужой дядька не выглядел злым. Пустив сопли, малыш взмахнул мокрыми ресницами и улыбнулся Силису. Тот присел рядом на бревно.
– Что такое «красиво»? – спросил Дьоллох.
– Ты не знаешь, что такое «красиво»?
– Я-то знаю, – насупился мальчик. – Но хочу, чтобы ты сам сказал.
Силис озадачился не на шутку.
– Как бы тебе объяснить, что я считаю красивым… Думаю, на земле все красиво, к чему приглядишься. Вот ты просыпаешься утром, открываешь глаза, потягиваешься, и на ладонь твою ложится первый светец восхода. Рука, а постепенно и все вокруг становится золотым… Это красиво. Потом взбегаешь на холм, стоишь на нем и смотришь, как внизу по камням звонко скачет ручей. А он вдруг умолкает.
– Почему?
– Потому что птицы поют. От красоты их утренней песни даже у ручья перехватывает дыхание… Сверху тебе видны гривастые головы и хребты коней. Густые травы на аласе раздвигаются перед ними и смыкаются снова. Поднимешь взор к небу, а в нем медленно-медленно парит птица-сокол… Все это так красиво – словом не передать!
– А если промчится волк?
– И волк – красиво. Густой мех его искрится под солнцем. Весь он, словно стрела в полете, летучий и обтекаемый ветром.
