Модун с Олджуной приготовили всего понемногу. В разных котлах сварили жирные кусочки звериного и скотского мяса, потомили в горшках тушки зайца и селезня шилохвоста. Холодными нарезали сочные кобыльи потроха. Асчит принес в туесках сливки, топленое масло и пахтанье с рассыпчатыми комочками масла-хаяка. Постарались, как уж могли: изгоняющего напасти орла люди издревле потчуют на славу.
Обряд начали в полдень. Хорсун разложил жертвенные яства в мисах на белой кобыльей шкуре в центре двора у коновязей. Чуть дальше за ними разместились зачинщики орлиного пиршества. Нельзя сидеть с почетным гостем впритык, но и в одиночестве оставлять нехорошо. Стали ждать, ни к чему покамест не притрагиваясь. Багалык сомневался, что беркут опять прилетит. Но он прилетел.
Не скрывая восторга, любовались мужчины парящей в вышине птицей. Широкие и длинные маховые перья орла серебрились на солнце, как боевые ножи. Конец ровно усеченного, украшенного темной каймой хвоста раскрылся, придерживая увесистое тело в воздушных струях. Покружив над двором, беркут зорко обозрел угощение сверху. Нацелился на самую большую мису с кусками сырого жеребячьего мяса, сложил крылья и со свистом ринулся вниз. Когда его горбатый клюв захватил первый изрядный шмат, Быгдай выглянул из-за коновязи и приступил к молитве:
– Сверкнув доставляющей вести звездой, с девятого яруса ты прилетел посланником громокипящих небес, орел, озирающий сверху миры! Не брезгуй радушием, царственный гость, с поклоном почтительным просим тебя: дары благодарные наши прими – рви мясо отборное клювом-кайлом, когтями отточенными раздирай слоистое сало кобыльих кишок, ешь-пей, угощайся, заоблачный страж!
Остальные безмолвно качнулись и, согласно обычаю, заколыхались в такт славословящей речи. Орел потчевался охотно, вперевалку переступая по шкуре от мисы к мисе. Круглым золотисто-черным оком искоса поглядывал на людей. Они придвинулись к столбам коновязей плотнее и тоже вкусили снеди.
– Сдается, явился ты к нам неспроста… Ужели подать собираешься знак о лихе неведомом, зверь-господин? Коль так, то запомни нас, верных друзей! Подкрасться не дай неизвестной беде, отвадь погребальные звоны лопат и черных аласов могильную тишь! Спаси от коварных заклятий и чар, от козней шаманских, магических стрел, от происков мстительных, тайного зла, а если враги неизбежны, то пусть приходят сражаться с открытым лицом!
Благосклонно прослушав песнь-молитву, птица завершила трапезу. Наклонила голову и чуть приподняла мохнатую лапу, чтобы почистить клюв изогнутым когтем. В этот миг Олджуна, прячась за столбом, протянула руку за кусочком говяжьего языка… И тут словно вода забурлила в огромном котле, переливаясь через край, – так громко и разъяренно беркут заклекотал-зашипел! Поднятая лапа распустилась четырехлепестковым кожистым цветком, и напруженные когти с быстротой молнии вонзились Олджуне в запястье!
На белую кобылью шкуру брызнула алая человечья кровь. Девочка пронзительно закричала. Вначале никто ничего не понял, а когда ахнули и вскочили, было поздно – орел раскинул могучие крылья и поволок Олджуну за собой.
– Отпусти ее! – завопил Хорсун, забросив первую попавшуюся посудину поверх головы своего птичьего покровителя. Тот на лету повернул шею вбок и вниз. Глянул на багалыка вроде бы со сдержанной родственной досадой…
Потом, вспоминая ужасное событие, Хорсун не мог взять в толк, каким образом несколько мгновений удлинились настолько, что в них вместилось время доброй четверти варки мяса.
Увлекаемая орлом, девочка медленно переставляла ноги, почти не касаясь земли. С ее руки, воздетой беспомощно кверху, неспешно отрывались круглые капли крови и, обвисая в воздухе, опускались на снег гроздьями рябиновых ягод. Хорсун заметил, что Олджуна легко могла вырваться, зацепленная лишь остриями когтей одной орлиной лапы. Но, обезумев от страха, покорно, обреченно влеклась вслед за жгучей болью. Простертые крылья птицы взмахивали трудно, будто стены чума кочевников, сорванного с берега бурей.
– От-пу-ус-ти-и-и-и! – вновь закричал багалык, пересекая двор в несколько плавных, неправдоподобно длинных прыжков. Крик его растянулся по ветру, поднятому крыльями, от коновязи до леса и гор, повторился устами скучливого эха…
Через миг время с бешеной скоростью втянулось в обычный бег. Сжалось с вихрем и посвистом, точно тетива после спуска стрелы. Олджуну с разбегу швырнуло об изгородь. Беркут вознесся вверх к верхушкам елей и дальше, к задевающим небо острым затылкам речных утесов.
– Ну-ну, прекрати рыдать, – поморщилась Модун, осматривая пораненное запястье перепуганной девочки. – Потерпи, кровь сейчас перестанет течь. Много ее вылилось, но рука не сильно пострадала, кости целы. Подернутся ранки струпиной, зарубцуются, и останутся на коже небольшие шрамы. Будут напоминать тебе об осторожности.
Быгдай, зачинщик обряда, сидел на шкуре с поникшей головой.
– Не переживай, – вздохнул Хорсун. – Никто же не знал, что так получится. Хищная птица… Мало показалось жертвенной еды, вздумала живую плоть потеребить. А тут как нарочно дитя подвернулось.
Из юрты послышался рев малыша Болота: спящего ребенка оставили одного.
– Пойдем, – Модун повела Олджуну к дому. – Промоем руку кипяченой водой, переоденешься, и я тебя уложу. Поспишь, и быстро забудется все страшное.
Увидев мать, Болот сразу умолк, вытер слезы. Как взрослый, причесал пальцами рыжие вихры. Спустился с лавки и заинтересовался окровавленной рукой девочки. Что-то соображая, замахал ладошками:
– Нож ка-ак па-ал! Ой-ой! Болно! Не пачь, не пачь!
– Ты-то сам только что на всю заставу плакал-кричал, человек-мужчина, – улыбнулась мать.
– Не пакал, – насупился малыш. – Болот не пачет. Болот болшой.
Бутуз выглядел как маленький ботур. Слезая с лавки, успел нахлобучить любимую шапку, сшитую из ровдуги в виде шлема. Теперь деловито пристегивал к поясу деревянный батас в затейливо вышитых ножнах.
– Вот и все, – сказала Модун девочке. – Ложись, держи руку на подушке. Вечером мы с Болотом опять вас проведаем. Помажем ранки на ночь кедровым маслом, смягчим кожицу, чтобы не тянула, подсохнув.
* * *
Баюкая ноющее запястье, Олджуна думала…
Как ей теперь гулять в лесу? Вдруг орел выследит и заклюет насмерть? Может, взять лук и убить орла? Убил же Хорсун старикашку Сордонга, и ничего с ним за это не сделали. А черный странник убил всех сытыганских мужчин, мать и Никсика. Странника и найти-то не пытались. Орла надо застрелить так, чтобы никто не видел. Чтобы люди подумали на кого-нибудь другого. Хотя бы на странника. Тогда не соберут схода, не станут судить за убийство священной птицы…
Олджуна судорожно вздохнула. Сход!.. Эти тетки-дуры собрались сослать ее в чужой аймак за северными хребтами. Извести бы по дороге гонцов, которых отправят туда весною. Незаметно догнать их по горным тропинкам и прикончить, стреляя сверху из-за камней. А потом разделаться с гадкими старухами Хозяйками… Вот было бы славно! Ишь чего захотели – лишить Олджуну Элен!
