– Давно нашли, – пытается пошутить Дима. – В музее выставлен.
– Да я про другое! – мама начинает объяснять процедуру излечения при помощи метеорита заново – теперь уже для Димы. Голос у неё громкий, как у любой учительницы со стажем.
За окном проплывает Эйфелева башня, светло-серая конструкция, «в ногах» которой, как семечки, просыпана стайка подростков. Париж давно проснулся, день не слишком жаркий – то, что надо для работы. Вся страна отдыхает: самое время трудиться.
Когда приезжаешь в те места, где жил ребёнком, то ищешь встречи с самой собой. А находишь высоченное небо, степные травы, медленную реку Гумбейку, белёные дома с голубыми ставнями…
Жаркий дух парижских трав влетает в окна. Наташа болтает не хуже радио, эта поездка в Фершамку для неё – целое событие, приятная пауза между огородом и школой, где сестра преподает информатику. Евка вздыхает – ей хочется рассказать мне свои новости, но это невозможно, Наташину речь не остановишь. Сестра трижды обходит по кругу каждую тему, возвращаясь к началу, – и кладёт словесные кирпичи так тесно, что другому человеку лучше сразу же спрятать подальше свой мастерок: не втиснешь ни словечка!
– Наташк, не галди! – просит мама, и сестра обиженно замолкает. Обиды хватает ровно на три минуты, а мы, тем временем, уже в Фершампенуазе, и Дима сверяет адрес, записанный на бумажке тетей Лидой Батраевой с табличкой на угловом доме. Дом – недалеко от церкви, мама считает это хорошей приметой.
У меня, конечно, именно сегодня нет никаких приступов – а ведь бабка, наверняка, потребует предъявить симптоматику. Она вырастает на крыльце за секунду до нашего появления. Старуха как старуха: русская, в платке, с калёным южноуральским загаром на лице и руках. Полноватая, но крепкая, а глаза – молодые и очень светлые, как будто невидящие.
– Вы куда таким табором? – кричит она нашей компании, топчущейся у ворот как давешние гуси. – Приму только больную.
И машет мне – заходи, а ведь видит всех нас впервые в жизни.
– Так ведь Аврора Константиновна, – настаивает мама, – мы поддержать её хотели, и тоже посоветоваться!
Бабка круто разворачивается и как будто стреляет по маме в упор:
– Приму! Только! Больную!
Мама покорно загружается в машину, но уже через миг выскакивает из нее и кричит:
– Татьян, продукты возьми!
Но мы уже в доме – бабка захлопывает дверь, и, мне кажется, ещё и сплевывает на пол от злости.
5
Здесь темно и почему-то холодно, как в погребе. Аврора Константиновна ведёт меня в дальнюю комнату, где все окна зашторены, а вместо лампы горит подсветка длинного самопального аквариума. За стеклом мечутся рыбы – я не разбираюсь в породах и названиях, но сказала бы, что это золотые рыбки, которым не удалось вырасти до заданных природой параметров. Они с мизинец величиной, и в аквариуме их целая стая.
Аврора Константиновна усаживается за стол, покрытый поверх клеёнки (мама произноси это слово как «клеянка») ажурной скатертью, вязаной крючком. Мне она велит сесть напротив, и какое-то время разглядывает мое лицо так пристально, что я чувствую движение её взгляда. Как будто она касается моей кожи пальцами.
Хихикает:
– Всё с тобой ясно, милая. Никакая ты не больная, ты у нас – помирающая. Давно смерть зовёшь?
Я молчу.
Аврора Константиновна резко обтирает губы двумя пальцами, как часто делают старухи – будто снимает улыбку с лица. Меня пугают её повадки – она и так-то не слишком нормальным делом промышляет, а с этими смешками, с этими жуткими словами о том, что я будто бы зову смерть, картинка получается попросту безумная.
Встану – и уйду.
Поднимаюсь на ноги, но они меня не удерживают, и я очень медленно, как будто с большой высоты, падаю на пол.
Бабка и не думает меня поднимать. Хуже того, она снова хихикает:
– Видала я таких как ты. Жисть надоела, а как с её уйти, они не знают – вот и мучают близких, и тело своё мучают. То нога нейдёт, то рука неймёт.
– Помогите мне встать, – прошу я. Кисточки дурацкой вязаной скатерти раскачиваются надо мной, как что-то уже виданное когда-то давно. Очень давно… Виданное, привычное, любимое. Родное мамино лицо, ласковый взгляд…
– В колыбели себя вспомнить – дело нехитрое, – смеётся бабка. – Вставай с полу-то, чего разлеглась?
Я опираюсь рукой о половицу и поднимаюсь.
– Это у вас метод такой, с оскорблениями? – спрашиваю старуху, а она вдруг отвечает серьёзно:
– Ты сама себя обскорбляешь, никто другой здесь не нужен. Ангела обижаешь – а вон он у тебя какой хлопотник. Заботник! Такую дурь удумала – помереть при здоровом теле, при муже, какого люди с детства своим девкам вымаливают, да вымолить не могут, а тебе дали – и опять не сладко. Опять не хорошо!
– Да вы даже не спросили, какой у меня диагноз!
– А зачем он мне? Ты и сама его не знаешь, и врачи не ведают. Я тебе сейчас скажу диагныз – называется он дурь на ровном месте. Ну не можешь пока родить – так дай своему ангелу время. Он похлопочет, будет у тебя дочка, или парень, я пока не вижу – мутное там у тебя все. Не любишь свою жизнь – а пока ты её не полюбишь, какое тебе дитя? Сама ты ещё дитя, жестокое, бессчастное… Зачем чужим детям проклятья шлёшь? За что к матери столько лет не приезжала? Мужа для чего испытываешь – разве не видишь, он для тебя любую жертву принесет? Но и у него терпения – на копейку осталось.
– А что я сделаю, если ноги не ходят? Вы думаете, я их своей волей отключаю? Новости медицины!
– Никаких новостей здесь нет, – вздыхает бабка, и тут же, как будто вспомнив о смешном, хихикает. – История известная. Дай-ка банку – вон с той полки.
Я поднимаю руку – и действительно, задеваю рукой целую полку с пустыми банками.
Бабка опускает банку в аквариум, как ведро в колодец. И вот уже там мечется золотисто-белая рыбка – ошарашенная не меньше, чем я.
– Вези в город, – говорит бабка, – смотри на нее каждый день, и всё поймешь. Не сделаешь так – к следующей весне схоронит тебя твой Дима. И памятник поставит – с элементым метеорита.
6
На пути к выходу Аврора Константиновна дряхлела с каждым шагом. Вот только что рядом со мной сидела пусть и очень немолодая, но при этом полная сил женщина – а на солнечном свету она обратилась вдруг древней старухой. Морщины врезаны в лицо, как шрамы. Трясущейся рукой старуха перекрестила меня и шепнула что-то в сторону. Евка крикнула из машины, что мама с Наташей пошли в кафе «Бонсуар» – там работает чья-то сватья.
– А мы остались, чтоб ты нас не потеряла! Бабушка сказала, она следующая пойдет. Сейчас я сбегаю, позову!
– Не бежи! – махнула рукой старуха. – Всё у ей хорошо, пусть говорит меньше, и слушает больше. Так и передайте.
