Ей захотелось погладить Григория по голове, как она гладила сына, когда он ещё позволял ей это делать: сейчас не даётся, взрослый стал. Уклоняется от её руки, как от удара – хватит, мам!
– У вас столько китайских сувениров, вы там бывали? Жили? – гость заводит с мамой разговор, и она вспыхивает довольная, потому что двадцать с лишним лет назад действительно провела целый год в Китае, и эти воспоминания приятно доставать с полок памяти, отряхивать с каждого пыль… Вот, посмотрите, это фарфоровое яйцо раскрашено через дырочку изнутри: китайцы, конечно, мастера, нам такое и не снилось! А вот это мне подарили в Пекине – здесь деревянная резьба изумительной красоты. Я уехала, – рассказывает мама, молодея на глазах (ей было ровно столько, сколько сейчас дочери) – учить китайцев русскому, и сделала это для сына, потому что его должны были призвать в армию, а мы все тогда боялись Афгана, вот вы, кстати, где служили, Григорий Юрьевич? Вы же ровесник нашему Андрею, я потому и спрашиваю…
Григорий, во-первых, просит называть его просто по имени, а во-вторых, уклоняется от разговора про армию так же ловко и быстро, как взрослый сын – от маминой ласки. О, это мастер переводить тему, но лжи при этом всяческими способами избегает. Заменяет молчанием. Так вот, продолжает мама, наполняя тарелку гостя всеми салатами по очереди, и не замечая, что они превращаются там в отдельное, самостоятельное блюдо, в Афган тогда не брали призывников, у кого родители находились за границей. Поэтому Андрея отправили в Кировскую область, а я целый учебный год оттрубила в Ухане. Страну посмотрела, конечно, не так как туристы смотрят – я, знаете ли, очень глубоко погрузилась в китайскую историю и культуру. Конфуций буквально перевернул мою жизнь.
Папа кашляет, а потом начинает есть, причавкивая, как все люди, у которых вставная челюсть. Родители выглядят сегодня особенно беззащитными, как и вся эта квартира с её убогим уютом. Скорей бы ужин закончился, но он ещё толком не начался.
В такого мужчину как Григорий сложно не влюбиться, мама это отлично понимает. И сама бы не устояла! Даже странно, что он нашел в нашей девочке, пусть она и не выглядит на свой возраст – именно девочка, хотя внук выше её на две головы и бреется. Григорий тоже на свои не выглядит – седых волос совсем мало, морщин почти нет.
Дочь тем временем яростно роется в памяти, как, бывает, роются в доверху набитой сумке, когда стоят на пороге дома, а проклятые ключи, естественно, на самом дне. То, как он сидит взволнованным мальчиком и внимает мудрости Конфуция в мамином исполнении, о чём-то напоминает… Кажется, дом его отторгает – оп-па, а вот и «ключи» нашлись, вытащены за брелок!
Григорий напомнил об… элегантном черном телевизоре марки SHARP, который мама привезла из Китая – он точно так же не вписывался в обстановку. Сверху телевизор был прикрыт вязаной салфеткой, на которой стоял фарфоровый кролик с морковью.
– Лета в этом году, видимо, не будет, – уставший от Конфуция папа меняет беседу так резко, что если бы это был поезд, пассажиры свалились бы на пол. – Не припомню такого июля!
Папа помнит множество июлей – жарких, дождливых, засушливых, маятных, счастливых, трагических… Он всю жизнь ведет дневники погоды – там зафиксированы температурные данные, осадки, часы рассвета и заката.
Нынешний июль собою вылитый октябрь, а ведь был разыгран такой успешный дебют! В конце мая город заняла жара, от которой даже самые умные люди теряли свежесть мысли, а самые сильные – бодрость духа. Все были одинаково липкими и вялыми, как размякшие, лежалые фрукты. Потом пришли грозы, похолодало – и сначала все этому радовались, потому что жара не к лицу нашему городу, да и люди не должны походить на испорченные фрукты. Но через месяц дождей и холода горожане взвыли – прости нас, лето красное, мы были неправы! Вернись, невыносимая жара, пусть мы снова будем прилипать юбками к сиденьям! Увы, лето обиделось – и ушло, как считает папа, до следующего года. Град бомбил автомобили и сбивал с кустов ягоды, грозы вышибали Интернет, дождь заливал улицы, так что автобусные остановки превращались в причалы, и транспорт, медленно покачиваясь, высаживал пассажиров прямиком в лужи. В один из таких дней сын пришёл домой в носках, держа в руках ботинки.
Григорий вежливо кивает в такт папиным рассказам о погоде, но она видела – не слушает их, и не слышит. Похоже, что и он мучительно роется в памяти, как в карманах, где совершенно точно была зажигалка… Вилкой Григорий перемешивал в тарелке салаты, и так-то вступившие в близкие отношения – таким образом он проявлял внимание к нежеланному угощению, а большего предложить, извините, не мог.
Мама принесла горшочки с мясом, обиженно забрала у Григория тарелку с нетронутой, но уже непригодной к употреблению едой.
– Вам не нравится?
– Что вы, очень вкусно! Просто я не голоден.
– А мясо будете? Я с шампиньонами сделала.
– Шампиньоны – это прекрасно! – обрадовался Григорий. – В девяностых я работал с одним человеком, который выращивал шампиньоны и вешенку в метро. Там идеальные условия для грибов, а строительство постоянно замораживали, и на многие вещи смотрели сквозь пальцы.
– Интересно! – сказала мама. – Не обожгитесь, Григорий Юрьевич, горшочек очень горячий.
Дождь царапает стёкла когтями.
– А как вы познакомились, Григорий Юрьевич? Дочка нам ничего не рассказывает, она такая скрытная…
– Да уж, – соглашается папа, – из неё ничего не вытянуть! Молодая была, так мы с матерью только по музыке догадывались, что с ней происходит…
Обрубить эту ветку беседы! Срочно!
– Мы познакомились, когда Григорий купил квартиру в «Париже».
Родители кивают – ещё бы, знают они этот «Париж»! Жилой комплекс, который построили бок в бок с дочкиной девятиэтажкой. От того строительства, и день, и ночь стучащего, сверлящего, гремевшего, дочь с внуком так мучились, что даже старались дома бывать пореже – хорошо, что у нашей есть машина! Можно посадить мальчика на заднее сиденье и хотя бы на выходные уехать куда подальше, стараясь не думать о том, что вскоре сюда приедут надменные богатые люди: начнут ставить свои машины в их дворе, ведь им вечно не хватает парковочных мест, а их дети, конечно же, будут скверно влиять на сына, а их собаки – гадить на клумбах… В общем, она заранее ненавидела и сам «Париж», жильё повышенной комфортности, и его будущих обитателей. Когда дом сдавали, начали появляться «парижане» – теперь каждый из них заказывал себе индивидуальный ремонт, потому что даже в жилье повышенной комфортности следовало сломать стены и совместить кухню с туалетом, а спальню – с балконом. Этот строительный ад грозил растянуться на долгие годы, и дочь подумала – а что если им самим переехать? В девятиэтажке они с сыном прожили двенадцать лет – квартиру им оставил бывший муж, и очень этим гордился. «Другой так не сделал бы», – говорил он, и каждым словом как бы подталкивал её к ответным признаниям: благодарности, восхищению благородством и великодушием. И она была бы не против отдариться этими словами, да вот беда, они застревали где-то в горле, когда уже совсем собиралась сказать:
